Предложение не походило на щедрый подарок – оно попахивало страхом, что деньги будут потрачены совершенно напрасно. Я ответила, что мне не нужна их помощь, и что я справлюсь как-нибудь сама. Они не настаивали, и на этом всякая коммуникация прекратилась – ни открытки с Рождеством или Днем рождения, ни единого письма. Но я как будто к этому привыкла. С чем меня можно поздравлять, если я была сплошным разочарованием, «Нулем» и «Ничтожеством»?

Но этому «ничтожеству» нужно было как-то выжить, и вскоре мне представилась возможность работать на себя. Мои соседки шили детскую одежду и продавали её под детскими магазинами. В начале 80-х годов советская лёгкая промышленность не производила ничего приличного для детей, и детская продукция пользовалась огромным спросом. Одна из соседок, Люба, научила меня шить, и мы вместе с другими «коллегами» по бизнесу выходили в Детский Мир в Пассаже и продавали там свою продукцию.

Бизнес был не совсем легальным, хотя и не подпадал под статью «спекуляция», но милиция всё же разгоняла продавцов, а иногда женщин даже арестовывали и облагали штрафами. Несмотря на это, деньги были хорошие и стоили риска. У многих женщин не было никакого выбора – они воспитывали по трое-пятеро детей, и их всех надо было как-то прокормить, ведь пособий на детей государство не платило. Мы выходили обычно раз в неделю, и этого было достаточно, чтобы прокормить семью.

Однажды мне приснился сон – к нам домой пришел Витин отец, благополучно исчезнувший после его зачатия, и сказал странную фразу: «Я вернусь восемнадцатого числа». Я верила в силу своих снов, и поэтому каждое восемнадцатое число ждала, что долгожданное счастье, наконец, забрезжит яркими лучами на моем горизонте. «Забрезжило» только через пять лет, когда однажды, 18 марта, я познакомилась с Сергеем.

В тот день нас всех арестовали, поймав с поличным в Пассаже. Мы долго сидели в милицейском участке, ожидая допроса и составления актов. Наконец, дошла очередь и до меня. Я вошла в кабинет – за столом сидел молодой интересный сержант милиции. Он поднял голову и оценил меня долгим пронизывающим взглядом, а затем начал задавать вопросы и составлять протокол. Но постепенно разговор стал переходить совсем в другое русло, и всё закончилось тем, что он выбросил протокол в мусорное ведро, а вместо этого попросил номер моего телефона. Затем он открыл дверь кабинета и, выпуская меня, предупредил, что в следующий раз никаких поблажек не будет.

Я уже почти забыла о встрече, погрузившись в привычную тягомотину своего жалкого существования, когда через месяц Сергей неожиданно позвонил. Я слабо обрадовалась звонку, и согласилась на встречу. Мне всё равно нечего было делать, к тому же я была дома совершенно одна – Витю определили на три месяца в специализированный санаторий под Киевом, куда я ездила к нему каждую неделю.

Всё началось довольно обыденно – мы встретились с Сергеем на автобусной остановке, и он предложил пойти позагорать на один из киевских пляжей, который располагался неподалеку, на берегу Днепра. Был солнечный апрельский день. Мы лежали на тёплом песке, пили вино и неторопливо разговаривали. В какой-то момент Сергей приподнялся на локте, посмотрел мне в глаза долгим изучающим взглядом, затем медленно приблизился и поцеловал в губы. Я куда-то провалилась, и в этот момент весь остальной мир потерял всякое значение. По волшебному мановению чьей-то руки всё растворилось – душевная пустота, глухое одиночество, непереносимая боль. Теперь для меня существовал только этот изумительный момент и этот человек, смотревший мне в глаза внимательным взглядом… Как мощное наводнение, он стремительно сносил всё на своем пути и вырывал меня из когтей болезни и одиночества. Всё, чего мне хотелось тогда – чтобы Сергей взял меня на руки и отнёс далеко-далеко, где меня уже никогда не настигнет душевная боль и тоска.

Это было 26 апреля 1986 года. Но мы еще не знали, что в тот день взорвался Чернобыльский реактор – первая в мире разрушительная катастрофа на атомном реакторе. Правительство, Украинские радио и газеты молчали, в то время как люди на станции мужественно сражались с последствиями взрыва, пытаясь погасить пожар. А в это время, всего в 90 милях от Чернобыля, у меня дома, Сергей и я занимались любовью. В тот день произошло две катастрофы – и реактор, и я страдали от мощной, разрушительной силы всепожирающего пламени. Горел и плавился атомный реактор, и моя душа так же горела и плавилась от любви к этому почти незнакомому человеку… Ведь я действительно ничего о нём не знала – женат он или нет, чем живет и чем дышит. А тем временем бурное течение событий подхватило меня со дня ущелья и понесло в неизвестном направлении, а я только хваталась за этого незнакомца, как утопающий хватается за соломинку. Я боялась даже что-то спросить – как будто если я спрошу, я спугну своё счастье, и оно моментально исчезнет.

Настало утро, и Сергей начал собираться домой. Когда он молча взялся за ручку входной двери, пелена любовного угара неожиданно спала с моих глаз, вернув меня к неумолимой реальности. Он собирался уйти именно так – загадочно, с улыбкой победителя на лице, не проронив ни слова. Казалось, для него это было так просто, почти обыденно. Подумаешь, всего лишь одна ночь, проведённая с женщиной… И тут меня охватил неистовый гнев – я с горечью осознала всю глупость своего положения. Я резко распахнула перед ним дверь, и когда он вышел с легким недоумением на самоуверенном лице, я изо всей силы захлопнула её за его спиной.

Правительство объявило о катастрофе только через две недели. В городе началась неимоверная паника, и я поспешно забрала своего сына из санатория, чтобы отвезти его в Москву. Я позвонила папе, и он согласился нас принять. Билеты достать было невозможно, но у нас был знакомый проводник, который посадил нас в свой вагон. На следующее утро мы уже были в Москве. Папа принял нас холодно, и они с женой тут же укатили на дачу, оставив нас с Витей в своей городской квартире.

Тогда все советские предприятия участвовали в программе помощи сельскому хозяйству, и все рабочие и служащие ездили в деревню, чтобы отработать определенное количество часов. Юля попросила, чтобы я поехала поработать пару дней вместо нее, пока они возьмут Витю на дачу. Мое состояние не улучшалось, даже наоборот – теперь прибавились панические атаки, но я никогда не научилась говорить «Нет», к тому же мне не хотелось подвести Юлю. Рано утром я села в поезд, но где-то на третьей станции страх так перекрыл моё дыхание, что мне тут же пришлось вернуться в Москву. Я в очередной раз стала причиной их разочарования, и папа еще долго недоумевал: «Какая депрессия?? Я не понимаю, что это такое. И с депрессией люди работают!».

Я прожила в их доме недели четыре, но потом решила вернуться в Киев, так как у меня заканчивались лекарства, и к тому же я чувствовала себя нежеланной гостьей – каждый день мне давали понять, что меня тут просто терпят. Так как два месяца назад дочка Олега Аня оставила меня раздетой, я попросила у папы 20 рублей, чтобы купить себе кофточку. Он резко повернулся ко мне, и его лицо буквально исказилось от возмущения: «Какие 20 рублей? Ты что, с ума сошла? Скажи спасибо, что тебя тут кормят!!»

Правда, помимо расходов на еду, им пришлось потратиться на железнодорожный билет, чтобы отправить меня обратно в Киев, плюс на бензин, чтобы отвезти меня на машине на вокзал. Они, правда, не проводили меня на перрон – просто открыли дверь машины и сказали: «Выходи быстро!». Мы даже не успели попрощаться, и теперь я стояла одна возле входа на вокзал, провожая взглядом машину, уносящую моего пятилетнего сына – он сидел на заднем сиденье, бил маленькими ручками по заднему стеклу и безутешно плакал. Много лет спустя Виктор признался, что не мог тогда понять, почему его маму оставили на улице с вещами.