Сергей посетил меня всего пару раз, но я на него не обижалась. Я продолжала писать ему стихи, так как моя душа рыдала навзрыд, и мне нужно было куда-то вылить эти рыдания. Бумага стала моим единственным слушателем и утешителем. Я больше не звонила Сергею, не возмущалась и ничего не просила. Как и много лет назад, стыд за себя опять выжигал мне душу, и поэтому я прятала от Сергея свои страдания. Мне было стыдно произнести такие простые слова, что мне нужна его любовь, помощь и поддержка. Я также хорошо помнила, что случилось в последний раз, когда я попросила о помощи – надо мной посмеялись, как над сумасшедшей. И теперь, как и тогда, мне меньше всего на свете хотелось быть осмеянной.

Я думаю, что Сергей догадывался, но он не пытался помочь. Наконец, когда меня выписали, вернее, вытолкали из больницы, чтобы не давать инвалидность, я вернулась в свой холодный, неуютный дом – такая же бессильная и беспомощная, как и раньше. Был канун Нового года и Сергей заскочил всего на полчаса помочь украсить ёлку – он отмечал праздники в другом месте. Я полностью смирилась и принимала всё, лишь бы он появился на пороге моей убогой квартиры – сильный, уверенный, жизнерадостный. Сама же я напоминала себе человека, сидящего на вокзале и ожидающего прихода поезда. Но поезда на станции бывают только транзитные – они останавливаются на короткое время, а затем мчатся дальше, в известном только им направлении.

Для меня началась долгая и мучительная борьба с болезнью. В перерывах между острыми приступами и рассматриванием обоев на стене, я заставляла себя вставать с постели и шить детскую одежду. Весной 1987 года, во время Советской перестройки, Горбачев выпустил новый закон об индивидуальной трудовой деятельности, и теперь местные власти выдавали всем желающим специальную лицензию на занятие кустарным производством. Мы с подругами оформили такие лицензии и теперь официально продавали свою продукцию на рынке. Одновременно я предприняла большие усилия и, после академического отпуска, вернулась в Институт иностранных языков, получив через два года квалификацию учителя английского языка.

Этой же весной папа привез Витю, который пробыл в Москве около девяти месяцев, и осенью должен был идти в школу. Ответственность за другую жизнь заставляла меня бороться с болезнью и упорно выползать из той черной дыры, в которую я попала. Каждый день стоил неимоверных усилий воли – я насильно заставляла себя вставать с постели, идти в магазин, на базар или просто на улицу. Панические атаки уже не были такими острыми и невыносимыми, и депрессия перешла в другую фазу – хроническую и вялотекущую.

Каждая минута, проведенная наедине с собой, приносила только боль и отчаяние. По-прежнему я чувствовала себя живой только тогда, когда приходил Сергей, но я не умела продлить это состояние, и это живое, счастливое, радостное, трепетное «Я» никак не приживалось на почве моей детской задавленности. И как только Сергей уходил, моё старое «Я» тут же возвращалось – страдающее, напуганное, несчастное, ставшее таким противным мне самой, что со временем я просто перестала смотреть на него в зеркало, предпочитая рассматривать рисунок на обоях.

Прошли годы. Сергей по-прежнему приходил только тогда, когда ему хотелось, но в один из вечеров произошло что-то странное. Впервые за восемь лет наших отношений мы ощутили особую близость, и Сергей как-то тихо сказал, что это судьба. И тогда я набралась храбрости и спросила: “Тогда почему мы до сих пор не вместе?» Он повернулся ко мне на локте, внимательно посмотрел в глаза и поразил меня следующей фразой: «А давай попробуем! Поживем вместе и посмотрим, что из этого получится». Его предложение было больше похоже на «эксперимент», чем на серьезный жизненный шаг, но я с готовностью согласилась – после стольких лет ожидания эта авантюра показалась мне слишком соблазнительной.

На следующий день Сергей принес свои туалетные принадлежности и кое-что из одежды. Моего сына в городе не было – он был на каникулах у папы в Москве. Был август месяц – стояла безумная жара, и мы каждый день возвращались после работы в мою маленькую душную квартиру. Ночью мы спали на балконе, под открытым небом, утомленные жарой и занятиями любовью – в квартире находиться было невозможно. На этом фоне меня постоянно переполняло жадное чувство собственника, который, наконец, завоевал предмет своего вожделения и теперь наслаждался добычей. Но, несмотря на это, меня всё-таки не покидало чувство, что это наша последняя ночь, и завтра мой предмет вожделения больше не вернётся. Это отравляло всю радость близости, и делало её какой-то обыденной и даже банальной.

Так прошел месяц. Однажды Сергей пришел с работы и сказал, что выскочит на пять минут в магазин что-то купить. Я прождала целый вечер, но он так и не вернулся… Когда он не вернулся и на следующий день, я с грустью поняла, что «эксперимент» подошел к концу. Он появился только через неделю – забрать свои скромные пожитки. Я встретила его с напускным безразличием, не задавая лишних вопросов и не устраивая драматических сцен. Жизнь заставляла меня признать, что я плачу слишком высокую цену за эти отношения, что пора отпустить этого человека и попрощаться с ним навсегда. И вдруг все эти годы показались одним утомительным долгим прощанием.

Сергей молча собрал вещи, потом остановился, посмотрел мне в глаза и с глупой улыбкой пробормотал: «Ты извини. Я поехал в одно место и зацепился…» На что я спокойно ответила: «Я знала, что это долго не продлится. Я это знала с самого начала». Он пытался возразить: «Ну, этого никто не мог знать…». Я оборвала его на полуслове и, наконец, с силой выдавила из себя то, что хотела сказать все эти долгие годы: «И вообще, это не то, что я хочу. Я предпочитаю всё, или ничего. Я еще жду какого-то чуда, сказки, в конце концов, принца на коне!» Он приблизился ко мне и тихо проговорил возле самого моего уха: «Ты максималистка! А я не хочу быть принцем, или героем-любовником, я – простой рабочий сцены». Затем он обнял меня в последний раз, поцеловал в волосы и быстро вышел. Наконец, мы нашли в себе силы сказать друг другу правду.

На этом всё было кончено – я опять осталась одна. В конце коридора я спустилась в тёмный холодный подвал, дверь которого, казалось, захлопнулась за мной навсегда. Я уже не искала выхода или просвета, и все мои сокровенные желания и мечты лежали на дне сундука, ключ от которого был давно утерян. Что-то было на дне этого сундука, что мне хотелось спрятать от мира, который казался мне слишком жестоким. Я отказывалась признать, что это не мир был жесток ко мне – это я жестока к себе, и моя боль пытается мне об этом сказать. Я отказывалась понимать, что, вместо того, чтобы прятаться от мира, мне нужно лечить эту боль. Это непонимание стоило мне четырнадцати лет жизни… Четырнадцать лет зависимости от лекарств и от людей были одним из самых тяжелых и парализующих кругов моего наследия. Жизненная энергия покинула меня, и я продолжала умирать на голой, отравленной пеплом земле.

Глава 6. Нехватка

Мы не рождаемся с чувством нехватки. Нам кажется, что весь мир любит и поддерживает нас, и мы чувствуем себя в нём беззаботными и защищенными. Мы довольствуемся тем, что у нас есть, и нам кажется, что этого всегда будет достаточно. Мы еще не обладаем способностью сравнивать – у кого больше достатка и вещей, потому что мы еще не научились судить и осуждать. Мы просто живём и радуемся жизни, радуемся каждому наступившему дню, и впитываем любовь и ласку родителей и близких…