лужайками и цветниками, торжественный и лирический угол города, влекущий к себе и москвича, и приехавшего издалека гостя, склонного к созерцательности. Птичий гомон, тенистая прохлада, аромат цветов, скамейки на аллеях, посыпанных песком, — все это вместе с историческими крепостными стенами и башнями напоминает корабль-мир, перемещающийся во времени. Поколение за поколением назначают встречу у решетки, отлитой с недюжинным искусством, — чугунные узоры влекут сами по себе. В довоенную пору свидание назначали у входа в Александровский преимущественно юные. Теперь и старшие поколения не хотят поступиться красотой встреч возле кремлевских стен. То и дело здесь толпятся герои-ветераны, слышатся возгласы: «Да неужели это ты?», «Куда девалась твоя пышная шевелюра?», «Смотрите — у него Геройская Звезда». Свидания участились после того, как возле Арсенальной башни загорелся Вечный огонь у могилы Неизвестного солдата. В дни посещения Ленинского Мавзолея через сад проходит очередь, выстраивающаяся от Боровицких ворот до Красной площади. Как видим, много вместили эти аллеи, лужайки!

Александровский сад не столько история, сколько живая жизнь. Цветы — ярче древних красновинных стен. Прошлое не исчезло — оно присутствует в действительности, как и быстротекущая современность. У подножия Кремля особенно ощущаешь, что время — сплав неразрывного триединства, состоящего из прошлого, настоящего и будущего.

Если бы нам довелось переместиться в пору, когда Юрий Долгорукий спорил с Кучковичами, то мы ни за что бы не поверили, что стоим в Москве там, где находится теперь знаменитый сад. В чистейших водах Неглинной, устланной золотым песком, отражались сосны, росшие на правом берегу — на высоком холме. Тишину нарушали только птичий гомон да редкий конский топот. Картина другая! Крепость утопает в садах — они в самом Кремле, и вне его стен, и даже за Москвой-рекой, где тянется бесконечный Государев сад. При Борисе Годунове существовали «висячие сады» на дворцовой крыше, с водометами — фонтанами — и бассейнами; три каменные плотины образовали три водоема — пруда, в них, как в зеркало, смотрятся белокаменные кремлевские стены; Москва-река чуть ли не вплотную подходит к Боровицким воротам, в нее с шумом стекают струи полноводной Неглинки. И это все на месте нынешнего сада!

К Троицким воротам ведет каменный мост, едва ли не первый каменный мост в Москве. Был он здесь издавна, еще при Дмитрии Донском, каменный же сложили в 1516 году, перекинув его от Троицкой башни к Кутафьей, стоявшей за пределами крепости. От Кутафьей башни мост вел на остров-крепость, прочный и долговременный, мост этот строители возводили так же, как некогда в Риме сооружения над землею — акведуки: над каждой аркой — четыре-пять скрытых сводов. Ученые пришли к убеждению, что внутренние арки и пустотелые камеры в мосту служили для проветривания. Средневековые строители понимали, что снежны и морозны московские зимы и обильны водами вёсны. С башнями мост соединялся деревянными настилами — в случае опасности их можно было убрать.

Пруды назывались Верхними, Средними и Нижними. Гости ходили на Нижний пруд любоваться плавающими там белоснежными лебедями. Для их содержания был устроен Лебяжий двор, память о нем ныне хранит Лебяжий переулок, что возле Волхонки. Средний же пруд был славен тем, что возле него многие годы находился Аптекарский огород-сад — в ходу было лечение травами и плодами. Каких только трав и цветов там не было! В клетках, висевших на деревьях, пели диковинные заморские птицы, в клетках и на свободе резвились звери. Народное лекарство знало толк в дикорастущих травах и широко ими пользовалось. Свидетельство тому многочисленные «Травники» — рукописные сборники предписаний, учивших, как использовать целебные свойства растений. Аптекарский сад — первая попытка «приручить» травяное царство. В одном из указов говорилось: «И на Государевом на новом аптекарском дворе… надобно посадить всякие травы и смородина черная, белая, красная, и вишни, и сливы». Времена были переменчивые, и в смутные дни на Аптекарском огороде могли снабдить травой, что отвращает гнев, помогает найти клад, даже ускоряет кончину ворога… В челобитной 1645 года писалось: «Он, Филипп Бриот, его королевского двора приказного сын, немало лет учился лечебным мудростям, и учением своим достал аптекарства и лекарства, и хочет служить государю». Существовал строгий порядок пользования лекарствами. Сначала лекарство принимал аптекарь, потом дьяк и только после этого — заболевший. Аптекарский приказ выполнял обязанности, близкие к делам министерства здравоохранения. На Посаде же лекарство продавалось в лавках вместе с зеленью и москательными товарами. Бывали случаи, когда доверчивый покупатель, приняв травяное зелье, незамедлительно отправлялся к праотцам. В петровскую пору так случилось с боярином Салтыковым, после чего Петр I повелел открыть в Москве аптеки.

Вот еще о чем напоминают цветы и травы нынешнего Александровского сада!

В петровскую пору Москва сначала думала встретить Карла XII не под Полтавой, а ждала с ним схваток на московских площадях. Город готовился дать отпор противнику, возводя бастионы, копая рвы. Для Неглинки выкопали русло, проходившее там, где теперь решетка Александровского сада, а старое русло закопали. Но схватки со шведами произошли совсем в иной стороне… Пруды уцелели, и вода вертела мельничные колеса.

Новая страница, связанная с Неглинной и ее окрестностями, приходится на пору, когда возникла Москва послепожарная. Ученик великого Казакова Осип Бове, мысливший широкими градостроительными категориями, устраивал на классицистический лад центр столицы. Он выстроил Большой (в его первоначальном виде в основу положен был проект А. А. Михайлова) и Малый театры, создал Театральную площадь, украшал Манеж — своеобразный памятник войны 1812 года… При Бове и был разбит сад, простой и уютный. В дальнейшем дело, конечно, не обошлось без изменений, но в основе, в главных чертах он сохранился. Неглинная была уложена в трубу и впервые ушла под землю. Как и некогда существовавшие здесь пруды, сад делился на Верхний, Средний и Нижний. Парадный вход был украшен нарядной чугунной решеткой (в путеводителе тех лет было отмечено: «Столбы сей решетки имеют вид римских ликторских пуков с вызолоченными топорами и таковыми же перевязками»), были посажены липы и кустарники, появились аллеи и лужайки. Осип Бове умел на московский манер «утеплять» классическую строгость линий. Романтические времена любили не только стихи и романсы, не только карманного формата альманахи с поэтическими виньетками и заставками, но и украшение садов искусственными развалинами, водопадами-урнами, горками, мостами, гротами и т. д. Шепот лесов и вод, отдававшийся в пещерах, пленял поклонников стихов Жуковского и Батюшкова, нравился тогдашней публике. Осип Бове возвел в саду грот с горкой, поместив возле развалин пушечные ядра, — в соседстве с настоящей стариной «декоративная романтика» весьма выигрывала. Стояли в саду также статуи и вазы с живыми цветами.