то, чтобы перебраться с поверхности этого мира на поверхность другого, у Мэри и Понтера ушло около двух часов. Сначала они надели каски и бахилы и спустились на подъёмнике в шахту «Крейгтон». На касках имелись встроенные фонарики и опускающиеся звуконепроницаемые протекторы для ушей.

Мэри взяла с собой два чемодана, и Понтер сейчас нёс их без видимых усилий, по одному в руке.

Большую часть пути они проделали в обществе пятерых горняков, которые вышли на один уровень выше того, на который спускались Понтер и Мэри. Генетик этому даже обрадовалась – ей всегда было не по себе в этом подъёмнике. Он напоминал о том, как они с Понтером спускались на нём в первый раз, и она, чувствуя себя ужасно неловко, пыталась объяснить ему, почему не смогла тогда ответить на его ухаживания, несмотря на свой очевидный интерес к нему.

Они вышли на уровне 6800 футов и начали долгий пеший переход к расположению нейтринной обсерватории. Мэри никогда особо не любила физические упражнения, но Понтеру сейчас приходилось даже хуже, чем ей, поскольку температура так глубоко под землёй постоянно держалась на уровне 41 градуса по Цельсию – невыносимом для неандертальца.

– Как же я буду рад снова попасть домой, – проговорил Понтер. – Снова на воздух, которым я могу дышать!

Мэри понимала, что он имеет в виду не враждебную атмосферу глубинной шахты. Понтер говорит о воздухе мира, где не жгут ископаемое топливо, запах которого терзает его массивный нос практически в любом месте этой Земли, хотя он и утверждал, что в сельской местности, к примеру у Рубена дома, его, в принципе, можно терпеть.

Мэри вспомнила песенку из телевизионного шоу, которое любила смотреть, когда была ребёнком:

Дышать!

Кутить!

Кто главный тут?!

Прощай, городской уют![29]

Она надеялась, что приживётся в мире Понтера лучше, чем Лиза Дуглас в Хутервилле. Но она ведь не просто покидает мир, населённый шестью миллиардами душ, и поселяется в мире, где живёт лишь сто восемьдесят пять миллионов… миллионов людей; она не может говорить про барастов «столько-то душ», потому что они не считают, что обладают таковыми.

В день, когда они уезжали из Рочестера, у Понтера было интервью на радио; на неандертальцев, где бы они ни оказались, всегда был высокий спрос в качестве гостей различных шоу. Мэри с интересом слушала, как Боб Смит с WXXI, местного отделения «Пи-би-эс», расспрашивал Понтера о неандертальских верованиях. Смит уделил немало времени неандертальской практике стерилизации преступников. И теперь, когда они брели по длинному грязному туннелю, эта тема вдруг всплыла в её памяти.

– Да, – сказала Мэри в ответ на вопрос Понтера, – ты держался отлично, но…

– Но что?

– Ну те вещи, которые ты говорил – про стерилизацию людей. Я…

– Да?

– Прости, Понтер, но я не могу этого принять.

Понтер посмотрел на неё. На нём была особая оранжевая каска, одна из тех, что руководство шахты заказало специально под форму неандертальской головы.

– Почему?

– Это… это бесчеловечно. Да, я думаю, именно это слово здесь к месту. Человеческие существа просто не должны творить такое.

Понтер некоторое время молчал, глядя на пустые стены штрека, покрытые металлической сеткой для предотвращения обвалов.

– Я знаю, что на этой версии Земли многие не верят в эволюцию, – сказал он наконец, – но те, кто верит, должны понимать, что процесс эволюции человека – как вы это называете? – забуксовал. Поскольку медицинские технологии дают возможность дожить до репродуктивного возраста практически каждому, перестаёт действовать… я не знаю, как это у вас называется.

– Естественный отбор, – сказала Мэри. – Конечно, я понимаю это; без селективного выживания генов эволюция невозможна.

– Именно, – сказал Понтер. – А ведь именно эволюция сделала нас теми, кто мы есть, превратила четыре изначальные, базовые формы жизни в то разнообразие сложных организмов, что мы наблюдаем сегодня.

Мэри пристально посмотрела на Понтера:

– Четыре изначальные формы жизни?

Понтер моргнул.

– Ну да.

– Какие именно? – спросила Мэри, подумав, что, возможно, она наткнулась-таки на признаки лежащего в основе мировоззрения Понтера креационизма: может быть, эти четверо – неандер-Адам, неандер-Ева, партнёр неандер-Адама и партнёрша неандер-Евы?

– Первые растения, животные, грибы и – я не знаю, как по-вашему – группа, включающая некоторые виды плесени и водорослей.

– Протисты или протоктисты – смотря кого спрашивать.

– Так вот, каждая из них возникла из первичного добиологического материала независимо.

– Вы нашли доказательства этого? – спросила Мэри. – Мы-то считаем, что жизнь в нашем мире возникла лишь однажды, где-то четыре миллиарда лет назад.

– Но эти четыре типа жизни настолько различны… – сказал Понтер, но потом пожал плечами: – Впрочем, это ты – генетик, а не я. Цель нашего путешествия как раз и состоит в том, чтобы встретиться с нашими специалистами в этих вопросах, так что не забудь спросить кого-нибудь из них и об этом тоже. Один из вас – не знаю, кто именно, – похоже, узнает от другого много нового.

Мэри не переставала удивляться тому, как неандертальская наука и наука её Земли умудряются не совпадать в таком количестве фундаментальных вещей. Но она не хотела уклоняться от более важной в данный момент проблемы, которая…

Более важной проблемы. Интересно, подумала Мэри, что моральную дилемму она считает более важной, чем базовый научный факт.

– Мы говорили о прекращении эволюции. Ты сказал, что твой вид продолжает эволюционировать, поскольку сознательно выпалывает плохие гены.

– «Выпалывает»? – недоумённо повторил Понтер. – А-а, сельскохозяйственная метафора. Да, ты права. Мы продолжаем улучшать наш генофонд, избавляясь от нежелательных признаков.

Под ногой Мэри хлюпнула лужа грязной воды.

– Я могла бы в это поверить – но вы стерилизуете не только преступников, но и их ближайших родственников.

– Конечно. Иначе нежелательные гены сохранятся.

Мэри покачала головой:

– И вот этого я не могу вынести. – Хак пискнул. – Вынести, – повторила Мэри. – Стерпеть. Примириться.

– Почему?

– Потому что… потому что это неправильно. У личности есть права.

– Разумеется, есть, – кивнул Понтер, – но и у вида тоже. Мы защищаем и улучшаем барастов как вид.

Мэри внутренне содрогнулась. И, похоже, не только внутренне, потому что Понтер сказал:

– Ты негативно отреагировала на то, что я только что сказал.

– Ну, – сказала Мэри, – просто в нашем прошлом многие слишком часто заявляли, что занимаются тем же самым. В тысяча девятьсот сороковых годах Адольф Гитлер пытался вычистить из нашего генофонда евреев.

Понтер слегка склонил голову, должно быть слушая, как Хак напоминает ему через кохлеарные импланты о том, кто такие евреи. Мэри представила, как миниатюрный компьютер говорит: «Ты помнишь – те, что оказались не такими легковерными и не поверили в историю об Иисусе».

– Почему он захотел