«Тогда зачем беспокоиться о том, что скажет некто, столь презираемый?» – подумал Монк, но не стал этого спрашивать, имея в запасе более перспективные вопросы.

– Но что такое она может сказать, чему поверил бы здравомыслящий человек? – спросил он с сочувственным видом.

– Да вам должны быть известны эти слухи! – широко раскрыв глаза и не отрывая от него взгляда, сказала Эвелина. – Ведь об этом говорят все и каждый! Она буквально обвинила принцессу Гизелу в убийстве бедняги Фридриха… Я хочу сказать, в намеренном убийстве! Как будто она была способна на это… Они же обожали друг друга! И об этом знает весь мир.

– Вот если б кто-нибудь убил принцессу, это имело бы смысл, – заметил, сморщившись, Рольф, – в это я смог бы поверить.

– А почему? – спросил Уильям, теперь уже с неподдельным интересом.

Все присутствующие повернули головы в его сторону, и он мысленно выругал себя за наивность и излишнюю торопливость. Но отступать было поздно. Хотя если он сейчас продолжит в том же духе, то только ухудшит положение.

Вместо Рольфа ему ответила Эвелина:

– Она всегда была слишком остроумна и слишком блистательна. Всегда немного затмевала окружающих. Нетрудно вообразить, что некто, послуживший оселком для ее остроумия, очень рассердился и мог даже почувствовать себя униженным, и тогда, возможно… – Она повела своими прекрасными плечами. – …Возможно, этот человек или эти люди, потеряв терпение и желая ей зла, могли бы… – Дама улыбнулась, и эта улыбка лишила ее слова их зловещего смысла.

Такой Гизелу Монк прежде не представлял. Значит, ее ум был не только острым, но и жестоким… Впрочем, наверное, ему не следовало бы этому удивляться. Подобные личности мало чего боятся и мало заботятся о том, чтобы придержать язык, редко переживают, как бы им не обидеть другого, – в отличие от остального большинства известных сыщику людей. Он полюбопытствовал про себя, в какой мере хорошее воспитание является средством самозащиты, а не искреннего желания сохранить спокойствие окружающих, которые вообще ничего не боятся.

Затем Уильям перевел взгляд с очаровательного лица Эвелины на леди Уэллборо, а с нее – на Клауса и на Рольфа.

– Но ведь если дело дойдет до суда, будет совсем нетрудно доказать, что произошло на самом деле, – невинно заметил он. – Все, кто тогда присутствовал, могут, как один, засвидетельствовать обратное, и при таком вашем единодушии графиня будет разоблачена как лгунья, если не хуже.

– Вряд ли все будут «как один», – слегка презрительно поправил его Клаус, но никак не пояснил подобного отношения.

Незаметно подали сладкое: глазированный пудинг, клубничное желе, меренги со сливочным кремом и абрикосовое варенье.

– В этом и заключается вся трудность положения, – скорбно заявила леди Уэллборо, взяв меренгу. – Понимаете, здесь был незадолго до смерти бедняги Фридриха принц Уэльский. Но мы, разумеется, не должны вовлекать его в процесс, так не подобает.

Монк почувствовал, как екнуло его сердце. Представляет ли Рэтбоун, в какое топкое болото он увлекает себя и других?

– Но разве нельзя, с общего вашего согласия, не упоминать о присутствии принца Уэльского? – поинтересовался детектив.

– Такое впечатление, что придется, – отрезал Клаус. – Будь проклята эта женщина!

– Но сначала всем нужно договориться, – сказал Стефан, натянуто усмехнувшись, и взгляд при этом у него оставался серьезным. – В конце концов, мы же знаем, что произошло. И должны уяснить, чего не знаем, чтобы не противоречить друг другу.

– Какого черта, о чем вы толкуете? – требовательно спросил лорд Уэллборо, причем лицо его при этом обострилось, а губы совсем пропали из виду. – Все мы, разумеется, знаем, что произошло. Принц Фридрих умер от ушибов, полученных от падения с лошади.

Он сказал все это так, будто ему больно даже произносить эти слова. Монк тут же спросил себя, что же его так расстраивает: смерть дорогого ему человека или же пятно на репутации гостеприимного хозяина?

Положив ложку и игнорируя абрикосовое варенье, сышик заметил:

– Думаю, суд потребует побольше подробностей. Он захочет узнать, что совершалось в доме в каждый момент после происшествия, кто имел доступ в комнаты принца Фридриха, кто готовил ему еду и приносил ее, кто вообще входил к нему или выходил от него.

– А для чего? – спросила Эвелина. – Суд ведь не подумает, что кто-то из нас мог причинить Фридриху вред, не так ли? Они не могут думать подобным образом! Зачем бы нам это делать? Мы же все его друзья! Причем многолетние.

– Домашние убийства часто совершаются кем-то из членов семьи или из числа друзей, – ответил Монк.

По лицу Рольфа скользнуло выражение крайнего неодобрения.

– Возможно. Я, слава богу, очень мало что знаю на этот счет, но, думаю, Гизела наймет самого лучшего из защитников – по крайней мере, консультанта Суда Ее Величества. И он проведет процесс наилучшим образом, чтобы избежать любого скандала, насколько это будет возможно. – Холодно взглянув на Уильяма, он прибавил: – Вы не будете так любезны передать мне сыр, сэр?

Перед Рольфом уже стояла дощечка с семью разновидностями сыра, и сыщику было совершенно ясно, что он на самом деле хотел сказать.

Потом они ели охлажденные неаполитанские взбитые сливки, запивая их малиновой водой, и больше уже не возвращались к предмету разговора. Завершили обед фрукты: ананасы, клубника, абрикосы, вишни и дыни.

* * *

Монк плохо спал, несмотря на утомительное путешествие по железной дороге, затем вечернее испытание во время обеда и столь же тягостное послеобеденное пребывание в курительной, и даже невзирая на прекрасную деревянную кровать с мягкими подушками и балдахином на четырех столбиках. Поэтому он вздрогнул, проснувшись, когда в комнату вошел камердинер Стефана и сообщил, что ванна полна и утренний костюм готов.

Завтрак был долгим, но без излишних церемоний. Гости приходили и уходили, когда им заблагорассудится, и сами накладывали себе на тарелки со стоящих на буфете блюд яйца, мясо и овощи, а также разнообразные булочки и хлеб. На столе красовались чайники с часто меняющейся заваркой, соленья, масло, свежие фрукты и даже сладости.

Когда сыщик вошел, завтракали только Стефан, Флорент и лорд Уэллборо. Разговор вышел ничем не примечательный. После завтрака барон фон Эмден предложил показать Уильяму окрестности, и тот сразу же согласился.

– Что вы можете сделать, чтобы помочь Зоре? – спросил Стефан, водя Монка по оранжерее и время от времени молча привлекая его внимание к тому или иному растению. – Мы все были здесь после падения Фридриха с лошади, но он не выходил из своих комнат, а Гизела никому не позволяла навещать его, кроме Рольфа, и даже он, насколько мне известно, заходил к нему только дважды. И никто не мог бы прийти в кухню или подстеречь слугу на лестнице, когда тот шел в его комнаты с подносом.

– И поэтому вы думаете, что это была Гизела? – с любопытством осведомился детектив.