Ева включила фонарик и принялась высматривать лесенку или какие-нибудь ящики, по которым было бы легче взобраться на платформу. Однако в бледно-желтое пятно света попадал лишь ненужный мусор.

– Добрая женщина, а добрая женщина, дай горемыке патрошку на крысиную окрошку.

Ева вздрогнула, повернулась на противный голос и увидела перед собой сидящего на корточках худощавого уродца с бельмом на глазу и гитарой в костлявых руках. Только сейчас девушка осознала, что сбежала с Новокузнецкой безоружной, если не считать перочинного ножика, лежащего в кармане шерстяных брюк.

– У меня нет патронов, – сказала Ева.

– Жалко, жа-а-алко! – заныл оборванец. – А я хотел песенку спеть в благодарность.

– Подожди, – девушка сняла рюкзачок с плеч, порылась в нем и достала консервную банку без этикетки, – держи.

– У-у-у-у! – завыл от восторга мужичонка. – Носок благодарен. Благодарен своей Радости. Он сейчас песенку споет.

«Дура я! Отдала завтрак», – с досадой подумала Ева, а вслух произнесла:

– Не надо ничего петь.

– Почему? – провизжал уродец. – Носок умеет хорошо петь. Вот послушай, добрая женщина…

Мужичонка уже коснулся струн, когда послышался грозный оклик, заставивший девушку содрогнуться:

– Носок, мать твою! Ты опять к людям пристаешь? Сдриснул с моих глаз! Ты ж уже пожрал сегодня. Что тебе еще надо?

Уродец недовольно фыркнул, поднялся с корточек и засеменил в туннель. В лицо Евы ударил свет фонаря. Прищурившись, она разглядела мужской силуэт.

– Ничего себе! – громко сказал мужчина. – Какая красотуля! И одна по туннелям шастает. Тебе не страшно, девица?

Ева оценивающе посмотрела на собеседника и, поняв, что тот ничего плохого ей делать не собирается, а даже, наоборот, с удовольствием готов попасть под обаяние прекрасной незнакомки, состроила нарочито сердитую мордашку и притворно строго произнесла:

– Ты бы лучше не болтал, а помог даме подняться.

Мужчина удовлетворенно гоготнул и протянул широкую лапищу Еве. Та уцепилась за нее двумя руками и мгновение спустя оказалась на платформе.

– Где таких красивых берут? – спросил мужчина. – Неужто на Новокузнецкой?

– На Новокузнецкой, – ответила Ева, поправив свитер на горле, и, чуть склонив голову на бок, кокетливо улыбнулась.

– У вас там что, массовое помешательство? Одни смертники до Павелецкого вокзала по поверхности драпают. Ты вот по туннелям ходишь, светишь своей красотой, ничего не боишься. А ведь ты слишком красивая, тебе опасно без сопровождения.

«Да, с комплиментами у тебя туго», – подумала девушка, рассматривая собеседника. Лицо его было изуродовано шрамом, нос скошен набок, а в глазах читалось какое-то веселое отчаянье. Или отчаянное веселье. Трудно сказать. Создавалось впечатление, что этот человек, несмотря на очевидную бесхитростность, смотрит на мир и все понимает, понимает так, как никто другой. И ему от этого становится и смешно, и жутко, потому что все, происходящее в метро и за его пределами, нелепо и в то же время ужасно.

– Так проводи даму до ганзейского поста, чтобы ее никто не тронул.

– Конечно, красотуля, пойдем, – воодушевился мужчина, потом вдруг покраснел и приглушенно произнес: – Меня Серега, ну то есть Сергей зовут.

«Застенчивая машина для убийства, как это мило», – подумала девушка, взяла мужчину под руку и, встав на цыпочки, прошептала ему на ухо:

– А я – Ева.

– Теперь это мое любимое имя, – сказал Серега.

– Оно просто обязано быть твоим любимым, по крайней мере, до ганзейского поста.

Мужчина захохотал, и девушка пронзительно засмеялась следом, переполошив бомжеватых обитателей Павелецкой, греющихся возле костра. Только сейчас Ева обратила на них внимание. Господи, как же они были страшны! Без волос, в каких-то нарывах, покрытые струпьями… кости да кожа…

Среди покалеченных радиацией людей девушка заметила ребенка, мальчика лет шести-семи. Он был абсолютно лыс, с непропорционально большой головой, испещренной ранками. Сквозь дырявое грязное рубище проглядывало рахитичное тельце. Ребенок смотрел на костер и улыбался. Неужели он счастлив? Босой, почти голый, еле держащийся на хлипких ножках, он тянул хрупкие ручонки к огню.

Ева непроизвольно поежилась. В двух свитерах, в брюках и поддетых под них шерстяных колготках она все равно мерзла, а тут этот мальчик, маленький живой скелетик… улыбается. Просто потому, что лучше любого матерого сталкера знает, что такое блаженное тепло потрескивающего в промозглой тьме костра. И лучше любого сектанта-проповедника ощущает милость Господа, позволяющего протянуть на жалких крохах пищи еще один день. И больше любого ганзейского сибарита любит жизнь, потому что она может покинуть его в любой момент. Мальчик был счастлив потому, что огонь, пылающий в ледяной мгле, хоть немного согревал его маленькие прозрачные ладошки.

Девушка вспомнила, что у нее в рюкзачке осталась еще одна банка тушенки.

«Я сделаю его еще счастливее!» – мелькнуло в голове Евы.

Она подалась вперед, но Серега не отпустил ее руки.

– Не надо, – хрипло сказал он, качая головой, – не обижай пацана. Завтра он не получит того, что ты дала ему сегодня, почувствует, что ему чего-то не хватает, и костер уже не будет его так радовать.

Ева и Серега молча спустились в переход, тускло освещенный немногочисленными лампами.

– Электричество сюда только утром подают, – сказал мужчина, – а ночью здесь черт ногу сломит. А еще тут крысиные бега проводят…

Ева ничего не ответила. Дегенеративный ребенок, греющийся у костра, оставил неприятный отпечаток на душе, а слова Сереги и вовсе будто полоснули ножом по сердцу. Ведь прав он, на все сто процентов прав! Помоги убогому, а завтра он тебя проклянет. За ложные надежды и мучения от того, что не может получить большего – или хотя бы прежней, вчерашней пайки.

«Лучше бы я была той девочкой из ноутбука! Давно бы уже погасла и ничего этого не видела!» – Ева остановилась и, чуть помешкав, сказала:

– Спасибо тебе, Сережа, но дальше я пойду сама, тут уж совсем недалеко.

Мужчина ухмыльнулся, щека со шрамом нервно дернулась. В глазах мелькнуло нечто, похожее на печаль.

– Да все я понимаю… и ты все понимаешь, – сказал он, развернулся и зашагал в сторону своей родной Павелецкой радиальной.

Ева подошла к посту. В переходе было безлюдно, если не считать двух угрюмых пограничников и странной парочки: мужчины среднего возраста и девчонки лет шестнадцати. Они сидели на разорванном ватнике, прислонившись к стене. Ева остановилась и внимательно посмотрела на мужчину. Было в нем что-то необычное, не свойственное жителям подземного мира: точно вовсе он и не из метро, а откуда-то из другой, чужеродной вселенной.

Вот девчонка его. Самая обыкновенная пацанка, приблудившаяся к сталкеру. В камуфляже и теплой куртке. Берцы на ней уже прилично раздолбаны. Сама не такая уж и красавица. Тонкие губы, узкий нос, бледная кожа. Белобрысая. Худощавая. Взгляд только острый и совсем недружелюбный, будто говорит: «Сучка, это мой парень! Что ты на него уставилась? Не смей! Он мой! Мой!!! И ничей больше!»