— Как это кто? Подруга нашей Майи.

Доктор притянул меня к себе и, словно сообщая большую тайну, прошептал:

— Представь себе, Серж, что нет. То есть она, может быть, и подруга, но не только. Альга — та самая женщина, чье появление не случайно. Именно она должна подтолкнуть Папу к фатальному решению. В этом и заключается ее миссия. Все тщательно спланировано. Понял теперь?

— А Папа в курсе? — тоже шепотом спросил я.

— Конечно. В том-то и проблема, что он все знает и все понимает. И сознательно идет на это. Может быть, это ему даже нравится. Ощущение охоты, опасности. Притом такая чудесная девушка. Он принял эту игру, захвачен ее азартом. Прямо-таки камикадзе какой-то… Поэтому, — тут он нацелил в пространство указательный палец, а большим и средним пальцами произвел щелчок, — у него могут выйти очень большие неприятности. Причем в самый не подходящий для всех нас момент.

— И Мама знает?

— Конечно. Все знают.

— А я не знал…

— Так то ты!

— Надо же, — пробормотал я, — такая милая девушка…

— О да, конечно, милая! Очень милая. Просто великолепная девушка.

Я оторопело уставился на него, а он похлопал меня по плечу и со словами «Да, дружок, просто великолепная девушка» подхватил лыжи и направился к подъемнику.

— Подожди, доктор, — нагнал я его. — Твое какое мнение? Какой из всего этого следует вывод?

— Относительно чего?

— Относительно этого самого? — Я щелкнул пальцами, повторив его жест.

— Очень простой вывод, Серж, — хмыкнул доктор. — Если этому суждено случиться, то пусть по крайней мере это произойдет в наиболее подходящий момент.

— В наиболее подходящий момент? — изумился я, оторопело глядя на него. — Для кого подходящий?

— Для всех нас, — лаконично сказал доктор, подсаживаясь на сиденье подъемника вслед за своей разрумянившейся от морозца медсестрой.

В голове моей было пусто, словно в орехе, в котором усохла сердцевина. Я чувствовал себя полным дураком. Потом я вспомнил, что после обеда Папа хотел со мной поговорить, и решил немедленно рассказать ему о моем разговоре с доктором. Странный и грязновато двусмысленный вышел разговор у нас с доктором. Странным был намек на некий «подходящий момент». Более чем странным — жест со щелчком. Но особенно неприятный осадок остался у меня из-за двусмысленности моей собственной позиции. Выходило так, что я как бы согласился со всем, что говорил доктор, хотя, на самом деле, говорил он явно что-то не то. Мне не хотелось влезать в интриги, которые, словно змеи, вились вокруг Папы и от яда которых, страдал не он один — главным образом, доброжелатели, желающие извлечь из этого дела выгоду. Если бы я услышал подобное от кого другого, тогда понятно. Но наш добрый горбатый доктор!

В самой ситуации не было ничего сверхъестественного. Время от времени предпринимались попытки вырыть для Папы яму поглубже. Различными способами. Одних покушений на него было совершено сотни три, не меньше. Но, честно говоря, у меня никогда не было оснований беспокоиться за Папу, так как у него имелись свои меры противодействия. И весьма эффективные — Папины недруги несли потери, которые не трудно вычислить, исходя из простого закона равенства сил действия и противодействия. Не стану утверждать, что Папа брел по колено в крови, но по щиколотку — это точно. У меня и в мыслях не было морализировать по этому поводу. Куда более скромные капиталы заляпаны грязью и кровью — вольно или невольно, фигурально или буквально. Я не так уж витаю в облаках. Кое-что понимаю.

— Я устала и замерзла, — подъехала ко мне Наташа.

— Выпей чаю с ромом.

— Скоро обед, а мне еще нужно привести себя в порядок.

Я покорно поднял на плечо ее лыжи, а свои взял под мышку, и мы направились к дому.

— Тебе тоже известно насчет миссии Альги? — вполголоса спросил я у жены, желая удостовериться, действительно ли все, кроме меня, уже в курсе ситуации.

— Само собой, — кивнула Наташа.

— А как же Мама? Что она?

— Проснулся! — усмехнулась жена. — С каких это пор тебя стали интересовать чужие романы?

— Доктор говорит, что Папа себя не контролирует, и дело может кончится плохо.

— Очень умный наш доктор! Впрочем, вы, мужчины, никогда не в состоянии себя контролировать. Поэтому, — насмешливо прибавила Наташа, — о том, чтобы вы себя контролировали, приходится заботится нам, женщинам.

Мне трудно было что либо возразить. Да и ни к чему. В представлении моей жены человечество распалось на две антагонистические половины: «вы мужчины» и «мы женщины». Тут, безусловно, прослеживалось влияние Мамы, которая с некоторых пор помогала ей «наверстывать упущенное», чтобы «пожить немножко для себя». Теперь у Наташи постоянно проскальзывали оговорки, вроде «нам женщинам» или «мне как женщине». Психоанализ толкует подобные оговорки однозначно. Это оговорки женщин, у которых есть серьезные сомнения в собственной женственности. Это все равно, как если бы я навязчиво твердил: «я мужчина» или «мне как мужчине». Увы, в таких случаях выводы психоанализа ими (то есть женщинами) упорно игнорируются — что, в свою очередь, лишь подтверждает выводы, относительно женской психологии… Ну да Бог с ней совсем, с психологией.

В настоящий момент меня больше интересовало, действительно ли Папа способен ради изумрудноглазой девушки на некие «радикальные шаги».

— Мало ли, на что он способен, — отрезала Наташа, когда я ее об этом спросил, — последнее слово все равно останется за Мамой!

— Ты так думаешь?

— Тут и думать нечего.

Поразмыслив, я решил, что так, пожалуй, оно и есть.

Мы с Наташей первыми вернулись с прогулки и, пройдя к нашим гостевым комнатам, обнаружили, что наша дверь заперта изнутри. Я несколько раз дернул за ручку.

— Александр, ты здесь? — застучала в дверь Наташа.

— Чего это ты там заперся? — удивился я.

После долгой паузы мы услышали голос сына:

— Это вы?

— Мы. А кто же еще.

Прошло еще с полминуты, прежде чем он открыл. Он сразу развернулся и поспешно отправился в свою комнату, но я сразу заметил, что что-то не так. На его бледных щеках алели пятна, а глаза сверкали.

Наташа первым делом сбросила лыжный костюм, направилась к трюмо, где лежала ее косметика, и принялась приводить себя в порядок. Я же отправился следом за Александром. Он прилег на кровать, повернувшись ко мне спиной, в обнимку со своим Братцем Кроликом, словно хотел его от меня спрятать.

— Что там у вас случилось, Александр? — послышался из соседней комнаты Наташи. Было понятно, что она растянула губы и красит их помадой.

Я сел к сыну на кровать и молчал. Александр сопел, но тоже молчал. Было слышно, как Наташа перебирает коробочки с пудрой, тушью, кремом. Наконец Александр повернулся ко мне и, по-прежнему не говоря ни слова, показал Братца Кролика. У симпатичной мягкой игрушки не доставало правого уха. Оно было вырвано с корнем и лежало рядом на подушке.