Более того – и он не перестает этому удивляться, – эта любовь взаимна.

Ее зовут Лора, и они неразлучны с Рождества, когда, развеселившись от рома с колой, она вытащила его на танцпол на вечеринке, куда Томас зачем-то отправился несмотря на свое полное нежелание. Они танцевали под «Stop Me If You’ve Heard This One Before» группы «The Smiths»: вернее, это Лора танцевала, выделывая замысловатые движения на полусогнутых ногах и зажав в кулаках рукава наполовину сброшенной кофты, а Томас всего лишь неуклюже раскачивался, не попадая в такт музыки. Когда песня закончилась, Лора попросила заказать ей напиток, а потом полчаса пламенно критиковала Тэтчер. Она такая пылкая, и умная, и забавная, и очень, очень привлекательная. Даже сейчас, летом, Томас думает о том, когда же наконец упадет пелена с ее глаз и она посмотрит на него, хмурясь и недоумевая, как так получилось, что одна пьяная ночь, закончившаяся поцелуем у дверей магазина с опущенными ставнями, могла так затянуться. Однако ничего подобного еще не произошло, и они оба подали документы и были приняты в университет Лидса: Томас – изучать химическую инженерию, а Лора – историю и политологию.

Когда Томас поднимается в то утро, идет дождь, как и все лето, но его это нисколько не огорчает. В кухне-столовой мама моет посуду и слушает окончание утреннего шоу на «Радио 1». Томас плюхается за кухонный стол и смотрит на стоящую у раковины маму: оранжевая юбка делает ее нижнюю часть практически незаметной на фоне кухонных шкафчиков из темной сосны. Утреннее шоу ведет Саймон Майо, который не слишком нравится маме – она не понимает, почему они убрали оттуда Майка Смита. В глубине души Томасу нравится Майо, хотя он молчаливо принимает ту истину, которую открыла ему Лора, что слушать «Радио 1» до начала вечернего шоу Джона Пила вообще «фу». Саймон Майо ставит «Heatwave» Марты Ривз и Ванделлас. Томас не слышал раньше эту песню и потом, после того что произошло в этот день, уже никогда не мог ее слушать.

«Остается только надеяться, что погода побалует нас жарой», – говорит мама Томаса. Терезе Мейджор лишь немного за сорок, но она выглядит старой и морщинистой – и это с тех пор, как два года назад умер отец Томаса. На похоронах она отвела его в сторону и спросила: «Скажи наконец, что произошло между вами? Вы же всегда были так дружны, когда ты был маленьким».

Два года назад, летом 1986-го, они стоят возле увенчанного куполом здания крематория на кладбище Кавершама, Хенли-Роуд, в ясный солнечный день. Собирается внушительная толпа людей – Фрэнк Мейджор был бы весьма доволен масштабом. Томас хмуро вглядывается во все лица. Здесь ли она? Та женщина, которая была тогда с отцом в машине у кинотеатра? Большинство присутствующих ему даже незнакомы. Среди них много женщин, и Томас думает о том, не отметился ли Фрэнк Мейджор с ними со всеми, если коллекционировать любовные интрижки в браке было для него таким же обычным делом, как строить планы о покупке новой машины, строительстве оранжереи и переделке чердака.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – отвечает Томас. Он одет в черные джинсы, черную футболку и куртку милитари.

– Нет, ты все понимаешь, – произносит Тереза Мейджор. Она крепко держит за руку Питера, которого одела в черный костюм и белую рубашку с галстуком на клипсе. Глаза у него заплаканные, с красными веками. Тереза выглядит измученной и бледной. – Вы же были с ним такими друзьями, когда ты был маленьким.

Томас говорит:

– Смотри, Питер, вон тетя Маргарет со своими детьми. Пойди поздоровайся с ними.

Питер грустно кивает и бредет в их сторону. Тереза смотрит на Томаса.

– Зачем ты это сделал?

– Потому что ему не нужно слышать то, что я собираюсь тебе сказать.

На мгновение Томасу кажется, что он сделает это – расскажет маме про тот жуткий день, день «Звездных войн». Однако вместо этого он произносит:

– Во мне никогда не было того, что отец хотел видеть в сыне.

Тереза, кажется, шокирована его словами.

– Ты говоришь что-то ужасное. Отец в тебе души не чаял.

– Да, пока не появился Питер. Питер больше похож на отца. Он любит футбол, и лазать по деревьям, и машины, и прочие мальчишечьи дела. Отец никогда не понимал меня. Никогда не принимал всерьез мои увлечения. Не интересовался наукой, не любил музыку, не читал книги. Он считал меня странным. В его глазах я был размазней. По-моему, он подозревал, что я гей.

Тереза смотрит на здание крематория.

– Даже если бы это и было так, для него ничего бы не изменилось. Он любил тебя. – Она делает паузу. – А это так?

Томас невесело смеется.

– Откуда мне знать? Мне шестнадцать. У меня не было девушки, но и парня тоже не было. Так что не беспокойся.

– Я и не беспокоюсь, – тихо произносит Тереза. – Во всяком случае, не из-за этого. Что меня тревожит, так это… это вы с Питером. Как вы будете теперь без отца. – Она долго смотрит в чистое голубое небо. – И еще я переживаю, что будет со мной. Через пару лет ты уедешь учиться в университет. Я знаю, что это эгоистично, но мне страшно остаться одной.

– С тобой всегда будет Питер. Ему всего восемь. Так что он еще долго никуда не уедет. А к тому времени, когда и он соберется покинуть дом… что ж, кто знает. Возможно, у меня тогда уже будет семья, дети, и я буду жить с ними здесь, в Кавершаме.

Тереза улыбается, и эта первая улыбка, которую Томас видит на ее лице за последнюю неделю.

– Ты правда так думаешь?

В дверях крематория появляется викарий и делает знак Терезе. Она говорит:

– Мы готовы.

Томас берет ее за руку, и Тереза крепко ее сжимает. Она выглядит постаревшей, опустошенной и высохшей, и Томас испытывает чувство вины из-за того, что он не чувствует себя, как она, что он не чувствует… вообще ничего. В его сердце нет ни облегчения, ни печали, ни чувства утраты. Камень не свалился с его души. Потому что – как вдруг ему стало ясно – Фрэнк Мейджор не забрал свои тайны с собой в могилу, он просто передал их Томасу, возложив на него тяжкий груз своих измен.

– Спасибо, папа, – бормочет Томас.

Тереза смотрит на него и вновь слабо улыбается.

– Я знала, что между вами все-таки все наладится.

Толпа почтительно дожидается, пока Тереза, Томас и Питер не войдут гуськом, держась за руки, в крематорий; затем все остальные тоже просачиваются внутрь, слушают хвалебную речь о том, какой любовью и уважением пользовался Фрэнк Мейджор среди своих друзей, родных и близких, после чего его тело отправляется в печь с температурой 1800 градусов по Фаренгейту.

Томас начинает ненавидеть своего отца еще немного сильнее. Сейчас, в 1988-м, он должен быть здесь, а не в могиле. Он должен быть рядом с мамой, они должны были стареть вместе. А теперь ей остается лишь ждать, как дети вырастут и покинут ее. Томас знает, что для нее будет большим ударом, когда в конце лета ему придется уехать. Но так уж заведено, что всем детям приходит время покинуть родительское гнездо. И именно этого хотят для них все родители. Чтобы они добились успеха в жизни. Чтобы они были счастливы.