Владимир Ильич был убежден (и последующий опыт XX века подтвердил это), что в слабо- и среднеразвитых странах, с огромным преобладанием мелкобуржуазных слоев населения, только государство способно разработать наиболее рациональную промышленную политику, в которой общенациональные интересы будут преобладать над частными.

А во-вторых, только государство сможет обеспечить необходимый объем инвестиций и организовать для реализации крупномасштабных экономических проектов эффективное использование материальных и людских ресурсов, не давая возможности «стихии рынка» распылить их на потребу дня. Иными словами, как говорили много лет спустя во время реформ Эрхарда в Западной Германии, только активизации роли государства способна «защитить рынок от него самого».

Для многих вполне интеллигентных людей — особенно тех, кто в юности баловался чтением Маркса, — само сочетание таких понятий, как «пролетарское государство» и «государственный капитализм» являлось, как нынче говорят, оксимороном, т. е. нелепицей. Об этом Ленин упомянул на X съезде РКП(б).

«В Москве, — говорил он, — есть целый слой интеллигент-ски-бюрократический, который пытается создавать “общественное мнение”. Он [этот слой — ВЛ.] начал потешаться: “Вот так коммунизм вышел! Вроде того, как человек, у которого внизу костыли, а вместо лица сплошная перевязка, и от коммунизма остается загадочная картинка”. Этого рода шуточку я достаточно слыхал…

Россия из войны вышла в таком положении, что ее состояние больше всего похоже на состояние человека, которого избили до полусмерти: семь лет колотили ее, и тут, дай бог, с костылями двигаться! Вот мы в каком положении! Тут думать, что мы можем вылезать без костылей, — значит ничего не понимать… и отделываться теми или иными остротами».

И если есть возможность использовать в качестве костылей какие-то капиталистические методы хозяйствования и самих капиталистов, то мы можем «и миллиардами поступиться из наших необъятных богатств, из наших богатых источников сырья, лишь бы получить помощь крупного передового капитализма…

Удержать же пролетарскую власть в стране неслыханно разоренной, с гигантским преобладанием крестьянства, так же разоренного, без помощи капитала, — за которую, конечно, он сдерет сотенные проценты, — нельзя. Это надо понять»1.

Среди коммунистов тоже было немало таких, кто, пройдя школу «красногвардейской атаки на капитал», был искренне убежден в том, что какие бы прилагательные не лепили к слову «капитализм», он все равно остается капитализмом, никак не совместимым с борьбой за коммунизм. И с началом НЭПа (как, впрочем, ив 1918 году) Ленину постоянно приходилось терпеливо разъяснять смысл новой политики.

«Безусловно, свобода торговли, — говорил Владимир Ильич 5 июля 1921 года на III Конгрессе Коминтерна, — означает свободу капитализма… Это значит, что мы, до известной степени, заново создаем капитализм. Мы делаем это совершенно открыто».

Но важно понять главное, что мы создаем не просто капитализм, а «новую его форму… Это — государственный капитализм. Но государственный капитализм в обществе, в котором власть принадлежит капиталу, и государственный капитализм в пролетарском государстве — это два различных понятия».

Разница состоит в том, что в капиталистическом государстве госкапитализм контролируется государством «на пользу буржуазии и против пролетариата. В пролетарском государстве то же самое делается на пользу рабочего класса, с целью устоять против все еще сильной буржуазии и бороться против нее».

Не затрагивая политических институтов, без денационализации, требуя лишь строжайшего соблюдения советских законов и условий концессий, мы, — продолжал Ленин, — передаем капиталистам рудники, леса, нефтяные источники, сдаем в аренду предприятия, «чтобы получить от них продукты промышленности, машины и т. д. и таким образом восстановить нашу собственную промышленность.

…Мы должны заплатить за нашу отсталость, за нашу слабость, за то, чему мы сейчас учимся, чему должны учиться. Кто хочет учиться, должен платить за учение». Да, это «дань капитализму. Но мы выигрываем время, а выиграть время — значит выиграть все…»114 115

То, что шаг за шагом необходимо восстанавливать и развивать прежние сохранившиеся индустриальные центры — это было несомненно. То, что для этого необходимо заимствовать у Запада передовую технику и технологию — это тоже было очевидно. Но не только это.

Владимир Ильич полагал, что «не следует оставаться в пределах вполне обычного для капиталистической техники, что следовало бы сделать шаг дальше»1. Иными словами, он ставил вопрос не просто о восстановлении народного хозяйства и даже, как это принято считать, не о «догоняющем» варианте (т. е. повторяющем ту же траекторию движения), а об обгоняющем пути развития России116 117.

Именно такую возможность прорыва в будущее, подведения под народное хозяйство самой передовой научно-технической базы давала электрификация. Вместе с тем она формировала и наиболее благоприятные условия для последующего перевода производительных сил страны к новым, социалистическим производственным отношениям.

Первые шаги электрификации в конце XIX — начале XX века в наиболее развитых странах Европы, Америки, да и в самой России вполне доказали ее эффективность. Однако преобладание частного интереса в экономике препятствовало созданию крупных единых энергосистем, и процесс электрификации происходил медленно и крайне непланомерно.

Лишь маленькой Норвегии с ее богатейшими гидроресурсами удалось в начале столетия осуществить общегосударственную программу строительства крупных ГЭС, которая вывела ее на первое место в мире по производству электроэнергии на душу населения.

Уже в апреле 1918 года, когда Ленин мечтал о «могучей и обильной» России, набрасывая план научно-технических работ, Владимир Ильи пишет о необходимости электрификации промышленности, транспорта и использовании электроэнергии в земледелии для достижения высокого уровня развития производительных сил страны118.

В том же 1918 году начинается строительство государственной Шатурской районной электростанции и гидростанции на реке Волхов, в феврале 1919-го — Каширской государственной электростанции, затем станции «Красный октябрь» на Уткиной Заводи под Петроградом.

«Если в 1918 году, — отметил Ленин, — у нас было вновь построенных электрических станций 8 (с 4757 kw— киловатт), то в 1919 году эта цифра поднялась до 36 (с 1648 kw), а в 1920 году до 100 (с 8699 kw)». И Владимир Ильич заключал: «Как ни скромно это начало для нашей громадной страны, а все же начало положено…»1