– Истон…

– Просто пойдем со мной.

Я пошел за ним.

Какая-то цыпочка помахала мне ручкой.

– Привет, Кромвель!

– Не сейчас! – огрызнулся я, запрыгивая в машину друга. Истон выехал с территории универа; впервые в жизни ему хватило здравого смысла помалкивать.

У меня в кармане завибрировал телефон: звонила мама. Она пыталась дозвониться до меня целый день. Стиснув зубы, я ответил на звонок.

– Кромвель, – сказала она, и в ее голосе явственно прозвучало облегчение.

– Что?

Последовала пауза.

– Просто хотела проверить, все ли с тобой в порядке, солнышко.

– Я в порядке, – пробормотал я и поерзал на сиденье. Мне захотелось как можно скорее выбраться из машины.

Мама шмыгнула носом, и меня накрыла волна ледяной ярости.

– Сегодня тяжелый день для нас обоих, Кромвель.

Я оскалился от отвращения.

– Ага. Ну, у тебя ведь есть новый муж, он скрасит этот тяжкий момент, так что можешь всплакнуть у него на груди.

Истон остановился возле зеленой рощи, а я нажал отбой, выпрыгнул из пикапа и помчался вперед, не зная толком, куда направляюсь. Вбежав в рощу, я какое-то время петлял между толстыми стволами деревьев, пока не оказался на берегу озера.

Я закрыл глаза и с минуту стоял неподвижно, пытаясь успокоиться, глубоко дышал, напрягая мышцы живота, чтобы почувствовать всю ту боль, которая – я в этом не сомневался – обрушится на меня сегодня.

Наконец я сел на землю и стал смотреть на воду. Кто бы мог подумать, что совсем рядом с кампусом есть такое место.

Истон плюхнулся на траву рядом со мной. Я постарался выбросить из головы телефонный разговор с мамой, постарался не думать о назойливом ублюдке Льюисе и сосредоточился на дыхании.

– Я прихожу сюда, когда меня накрывает – как тебя сейчас. – Истон сгорбился, обнял руками колени и уткнулся в них подбородком. – Знаешь, тут так спокойно, кажется, будто в целом мире остался ты один. – Он коротко рассмеялся. – Ну, в данный момент остались мы двое.

Я запустил пальцы в волосы, опустил голову и зажмурился, но перед глазами все равно стояло лицо отца. В памяти звучал наш последний разговор. Мне вспомнилось выражение его лица в тот момент, когда я повернулся и ушел. Просто невыносимо.

Я посмотрел на гладь озера. Я родился в этом штате, и все же меня с ним совершенно ничего не связывало. Раскинувшийся вокруг пейзаж абсолютно не напоминал мне о доме. Слишком мало зелени, вода слишком теплая. Впервые за все время пребывания здесь меня захлестнула тоска по дому.

Отношения с матерью у меня испортились, друзей не было. Во всяком случае, настоящих.

Прошла, кажется, вечность, прежде чем я успокоился. В какой-то момент Истон исчез, а потом вернулся с упаковкой из шести банок пива в руках. Он поставил их на землю между нами. Я взял одну и зубами потянул за кольцо. Когда прохладная пенная жидкость коснулась моих губ, я выдохнул.

– Лучше? – спросил Истон.

Я кивнул. Он со щелчком открыл свою банку.

– Сегодня вечером в «Вуд-Ноксе». Оторвемся по полной. Это поможет тебе забыть.

Я снова кивнул, после чего выпил еще три банки.

В тот миг я был готов пойти на все ради возможности забыться.

Руки какой-то красотки гуляли по моему торсу и наконец скользнули за пояс джинсов. Я запрокинул голову и уткнулся затылком в стену. Губы девушки впились в мою шею.

– Кромвель, – прошептала она. – Будет здорово.

Я обвел взглядом темную комнату: какая-то раздевалка, где студенты оставляют зимние куртки. Пол усыпан опилками и арахисовой шелухой. Девица прижималась ко мне, ее губы оставляли влажные следы на моей шее, и это раздражало.

– Ты такой горячий, – прошептала она.

Все, с меня хватит.

Я закатил глаза, оттолкнул девушку и отвел от себя ее руки, после чего вынырнул из раздевалки и вклинился в толпу студентов, которых Истон, похоже, собрал всего за час – во всяком случае, я не сомневался, что с озера мы вернулись менее часа назад.

Над толпой весело звенел пронзительный голос Истона. Я выскочил на главную улицу и огляделся. Вокруг никого не было, кажется, все находились внутри.

Выстроившиеся вдоль улицы магазины и кафешки слегка накренились. Я потер лицо ладонью. Слишком много я выпил.

– Где Кромвель? – раздался из-за двери женский голос.

Шатаясь, я двинулся в сторону кампуса – не хватало еще, чтобы кто-то обнаружил меня в таком невменяемом состоянии. Ноги налились тяжестью и двигались с трудом. Оказавшись у общежития, я понял, что это последнее место, где хотел бы сейчас находиться.

В голове было пусто, я совершенно не думал, куда иду, пока не осознал, что стою перед музыкальным классом. Я уставился на закрытые двери и на считыватель карточек, позволяющий попасть внутрь. Тяжело дыша, как будто только что пробежал марафон, я повернулся, чтобы уйти, но ноги меня не слушались.

Голова сама собой опустилась, я уткнулся лбом в дверь и закрыл глаза.

Я занес руки над пианино и зажмурился. Когда я играл, мои мысли неизменно уплывали куда-то далеко, сознание трансформировалось, в голове оставались только цвета и формы. Лишь когда мелодия умолкала, мир перед моими глазами снова становился прежним.

Зрительный зал взорвался аплодисментами. Я встал, оглядел толпу и увидел маму – она стояла и хлопала в ладоши, в ее глазах блестели слезы. Я слегка улыбнулся ей, потом сошел со сцены.

Когда я ослаблял галстук, директор концертного зала похлопал меня по плечу.

– Потрясающе, Кромвель, это было просто потрясающе. Поверить не могу, что тебе всего двенадцать.

– Спасибо, – поблагодарил я и отправился за сцену, где можно было переодеться.

Я шел, глядя себе под ноги. Присутствие мамы меня радовало, но человека, которого я по-настоящему хотел сегодня увидеть, здесь не было.

Он никогда не приходил.

Когда я повернул за угол, мое внимание привлекло какое-то движение. Я поднял голову.

Первой моей мыслью было: цвет хаки. У меня округлились глаза.

– Папа?

– Кромвель, – сказал он. Я не верил своим глазам. Сердце забилось быстрее. Я бросился отцу на шею.

– Ты сегодня был великолепен, – сказал он и тоже меня обнял.

– Ты видел?

Он кивнул.

– Такое я бы не пропустил.

Когда я наконец поднял голову, то уже был внутри здания, а в руке держал пластиковое студенческое удостоверение. Я находился в музыкальном классе, а прямо передо мной лежали и стояли всевозможные инструменты.