На одной такой встрече я разговорилась с мужчиной по имени Тони – мы уже были знакомы, но очень давно не виделись. К несчастью, его первая жена умерла от рака, и он в одиночку растил сына и дочь. Мы несколько раз сходили на ужин и поняли, что подходим друг другу. Непросто заводить новые отношения, имея за плечами развод и двоих детей, но Тони был настроен серьезно, и я поняла, что отношения будут долгими.

Сейчас я вижу, что выбрала полную противоположность Митчелла. Тони был спокойным, вдумчивым и весьма солидным мужчиной. Единственной проблемой было то, что он жил в Ли-он-Си в Эссексе, на северном берегу Эстуария Темзы. Мне, жительнице Лондона, это место казалось далекой глубинкой. Мы обсуждали возможность переезда моей семьи, но, несмотря на красоты Ли-он-Си, я боялась, что помру там со скуки. Невозможно было представить, как там будет жить и Эми. Алекс поступил в Кентерберийский университет, но не смог полностью освоиться и часто проводил выходные дома.

Эми заявила, что никуда не поедет. Конец истории. Она открывала для себя город и уже ориентировалась в метро. С моего разрешения или без, она много времени проводила в Кэмдене, с его ярмарками и растущим музыкальным сообществом, еще со времен учебы у Сильвии Янг. Что не менее важно, все ее друзья тоже жили в Лондоне.

Сын Тони Роберт был ровесником Алекса, а дочь Кэролайн была одногодкой Эми, но между ними ощущалась огромная разница. Кэролайн преуспевала в девичьих еврейских отрядах. Эми же продержалась там не больше пары недель – она ушла после того, как одна из местных девочек начала с ней ругаться. Кэролайн была отличницей в школе. Эми было плевать. Но детям Тони тоже хотелось жить в Лондоне, так что он продал дом в Эссексе и мы все съехались вместе.

Тони нашел дом на Гилдаун-авеню в Северном Финчли – четырехкомнатный таунхаус неподалеку от нашего жилья в Гринсайд-Клоуз. Алекс и Роберт заняли две комнаты на верхнем этаже, а Кэролайн, Тони и я заняли весь средний этаж. Так как комнаты для Эми не осталось, мы обустроили для нее гараж. Хотя Эми и нравилось ее уединенное жилище, вскоре стало ясно, что ни ей, ни Алексу не хотелось так жить. Им было сложно адаптироваться, ведь мы больше не были привычной им семьей.

Мы с Тони только-только начали встречаться, усердно работали над нашими отношениями и надеялись, что все уляжется. Однако казалось, что что-то все равно идет не так. По прошествии пары месяцев мы разделились на две семьи, живущие под общей крышей. Сама планировка дома тоже оказалась неудачной: гостиная располагалась на нашем этаже, и Эми была как бы отделена ото всех, постоянно просиживая в своей комнате.

Тони и его семья были намного более религиозными, чем мы. Они посещали синагогу и готовили кошерную еду. Я следила за праздничными днями и водила детей в синагогу, когда они были младше, но мы все же не были консервативными верующими. Тони и его дети всегда ели вместе, в отличие от нас, и он очень гордился их семейными праздниками во времена, когда его жена еще была жива. Мой опыт был совершенно противоположным. Даже когда мы с Митчеллом все еще были женаты, семейное времяпрепровождение было редкостью. Хотя Синтия и остальные часто приходили в гости, мы были раздроблены – после развода это только усилилось. Для Эми «семья» стала скорее романтической идеей, а не осязаемой реальностью. Нас осталось трое, и она отчаянно защищала этот союз. Мне казалось, что она полностью утратила веру в семейную жизнь, словно никогда ее не видела. Все больше и больше времени она проводила с друзьями, а дома упрямилась и много работала.

Эми и Тони никогда не ладили. Она считала его скучным и морально подавляла, так что он сразу понял: вторым отцом ему не стать. Наоборот, он шел ей на уступки, как и я делала с его детьми. Налаживание отношений с новыми членами семьи – это ходьба по минному полю. Теперь, вспоминая те два года, я понимаю, что для Эми они были кошмаром: она не могла найти себе место ни во внешнем мире, ни в собственном доме.

Весь дом был выдержан в нейтральных тонах, но Эми выкрасила свою комнату в ярко-синий. Это выглядело лучше, чем черные стены, которые были в ее комнате в Гринсайд-Клоуз (ей стало неинтересно на полпути, так что стены остались незаконченными и нам пришлось передвигать ее кровать-стенку, чтобы скрыть этот ужас). Она всегда отлично рисовала и, как и я, любила японскую живопись. На стене ее спальни на Гилдаун-авеню красовалась перерисовка картины Хокусая «Большая волна в Канагаве», которую она взяла из моей книги. Это выглядело красиво, однако совершенно не сочеталось с остальным домом.

Так получилось, что именно комната Эми была в нем самым уютным местом. Когда ко мне приходили друзья, а ее не было дома, то мы сидели в ее захламленном жилище и сплетничали. «Мамочка, ты опять в моей комнате была?» – возмущенно спрашивала она. Возмущение было справедливым – обычно это я ругала ее за вещи, которые она «одалживала» из моего шкафа.

Примерно в это время я заметила очередные изменения в Эми. Она стала более дикой, однако я не понимала, в чем именно. Я была не в восторге от компании, с которой она связалась, а когда мы жили в Гринсайд-Клоуз, я пару раз ловила ее за курением на заднем дворе. После нравоучений она обнимала меня и говорила: «Прости, мамочка, я так больше не буду, мамочка». Но я знала Эми и понимала, что если она захочет, то продолжит свое дело.

В нашем доме никогда не водился алкоголь, даже когда мы с Митчеллом еще были вместе. Митчелл почти не пил, а я хоть и могла пригубить пару бокалов вина, но не была большой любительницей выпить. Я понимала, что Эми ведет себя куда разгульнее наедине с друзьями – как и все дети, – но никогда не замечала пропажи алкоголя из дома или признаков шумных вечеринок в мое отсутствие. И я никогда, ни разу не видела ее пьяной. А если она и напивалась, то отлично это скрывала.

На одной из ночевок у подруги они пропустили по парочке банок лагера, это я знаю: в дневнике, в одном из «тусовочных обзоров», она упомянула, что «выпила до фига, но не набухалась». Смею предположить, что в то же время она могла попробовать и некие экзотические сигареты, но точно не уверена. Я уже спрашивала у друзей Эми, что означало это «выпила до фига». Неужели Эми так ловко вела двойную игру, что я совершенно не замечала происходящего у меня под носом? Ответа по-прежнему нет. Во многих вещах Эми была очень скороспелой, однако ее друзья утверждают, что в том случае речь шла просто о паре банок пива в компании растрепанных подростков.

Как работающей матери-одиночке мне было трудно организовывать свое время так, чтобы успевать контролировать Эми. А если бы мне и удавалось, то она начала бы бунтовать еще сильнее. Но я продолжала переживать. До того момента она справлялась со всеми неприятностями, выпавшими на ее долю, и я надеялась, что однажды этот период закончится окончательно. Но во время празднования 50-летия мужа Синтии, Ларри, когда Эми было около 15 лет, зазвучала настоящая сирена.

По случаю праздника мы отправились в клуб под названием Charlie Brown’s в Вуд-Грине. Нас ждали классическая сервировка, оркестр и барный алкоголь. Синтия спросила, не хотела бы Эми выступить с песней. Одной из любимых композиций Ларри была «A Song For You», написанная Леоном Расселом, но ставшая знаменитой в исполнениях Энди Уильямса и Донни Хэтэуэя. Годами позже кавер на нее записала и сама Эми. Тем вечером я заметила, что перед ней стоял напиток и бокал просто не успевал опустеть. Она то и дело бегала к бару с просьбой наполнить его ликером Southern Comfort и лимонадом. Синтия стояла позади меня и смотрела на Эми всезнающим взглядом. «Она – алкоголик», – вздохнув, выдала Синтия.