Евгений изумленно глянул на нее и вдруг захохотал, роняя тарелки на пол. Отсмеялся, собрал с пола посуду и буднично сказал:

— Малыш, ты домой не звонила? Наверное, тебя сегодня ждали? Или завтра? Беспокоиться не будут?

Ух ты… Она обо всем забыла! Она забыла — а он напомнил. Ой, как стыдно, как невыносимо стыдно, как все плохо получилось…

— А ты? Ты своим звонил? — наверное, это была попытка оправдаться перед собой. А может быть, попытка защититься. Во всяком случае, ее совершенно не интересовало, помнил он о своей семье или нет.

— А меня не ждут, — легко сказал Евгений. — Ты звони, а я пока пойду посуду помою. И яблоки. Звони, звони. Тут прямой выход на межгород, через восьмерку. Код помнишь?

Он скрылся в ванной, закрыл за собой дверь и сразу включил воду. Тактичный, стало быть. Ну-ну. Тамаре это нисколько не помогло. Телефонная трубка была тяжелее кирпича, а кнопки с цифрами никак не продавливались, сопротивлялись пальцу, даже отталкивали его. Зачем она звонит? Сейчас дома только дед, Николай еще на работе, Натка — в музыкальной школе… Дед обязательно почует, что с ней что-то не то. Надо было попозже позвонить, и тогда наверняка ответила бы Натуська. Тамара уже собралась по-ложить трубку, не дожидаясь длинного гудка вызова, как вдруг — почему-то без всякого длинного гудка — в ухо ей закричал тонкий Наташкин голос:

— Мам! Это ты? Алё! Кричи громче, я ничего не слышу!

— Да я пока ничего и не говорила, — вдруг сразу успокоившись, сказала Тамара. — А ты чего так вопишь? И почему ты не на музыке?

— Здрасте, — уже нормальным голосом заявила Натка и недовольно засопела. — Какая музыка? Сегодня четверг! А ты чего домой не едешь? Тут кто-то все время звонит, а ничего не слышно. Я думала, это ты. Дед говорит, что не ты. Он говорит, что почувствовал бы, если бы ты. А я думала, что ты.

— Не чирикай, — строго велела Тамара, невольно улыбаясь. — Давай по порядку. У вас там все хорошо?

— Хорошо, — неуверенно ответила Натка. — Только дед из холодильника селедку стащил. Я отобрала, но он, кажется, успел немножко съесть.

— Детский сад, — с досадой начала Тамара. — Ну как вас оставлять?

— Нет! — тут же перебила Натка. — Он говорит, что не успел! Ябедой меня обзывает! Ма, Аня мне свою юбку отдала, кожаную. Она ей велика, а мне почти как раз, только чуточку ушить надо. Ты ушьешь? А то Новый год скоро, а я без кожаной юбки! Ты мне плеер купила? Когда ты приедешь?

— В субботу утром, — виновато сказала Тамара. — Плеер… да. Привезу.

— Ура! — тут же завопила Наташка. — А он такой, как надо?

— Даже лучше, — уверенно ответила Тамара, совершенно не представляя, о чем говорит. — Дай трубку дедушке.

— Здравствуй, доченька. — Глуховатый голос деда лился ей прямо в душу, наполняя теплом и покоем. — Как ты там? Не болеешь? Не мерзнешь? Кушаешь хорошо?

— Пап, ты зачем селедку своровал? — Тамара старалась говорить как можно более грозно, но сама чувствовала, что у нее не очень-то получается. — Вот приеду — я с тобой разберусь!

— Ну, так и приезжай скорей, — с готовностью откликнулся дед, непринужденно игнорируя селедочную тему. — Мы уж тут соскучились. Анечка нынче заходила, супу с клецками наварила, вкусного. Она у нас умница. Наташеньке одежку какую-то подарила, а мне — рубашку в клетку. Я ей с собой баночку помидоров дал, а варенье она не стала брать, говорит, старое еще не кончилось. Наташенька полы вымыла. Пес кашу не жрет. Тапки твои таскает туда-сюда. Совсем растрепал. Так что ты уж скорей приезжай, мы без тебя никак не можем.

— И я никак без вас не могу. Папочка, ты уж не болей, пожалуйста. Чейза сыром не корми. Сам селедку не трогай. Присматривай за Наташкой, вся надежда на тебя. Я послезавтра приеду. Я тебя люблю.

Она положила трубку и только тогда заметила, что Евгений стоит в дверях ванной, в руках — мокрые пластиковые тарелки, а выражение лица у него такое странное…

— Ты чего такой? — осторожно спросила она. — Что случилось?

— Завидую, — помолчав, буркнул он сердитым и одновременно жалобным голосом, потопал к тумбочке, опять принялся что-то распаковывать, раскладывать по тарелкам, резать. — Я тебе жутко завидую, вот что случилось. Тебя ждут, тебя любят… Когда ты по телефону говорила, у тебя лицо прямо светилось. Малыш, ты счастливый человек, и я тебе завидую.

— Да брось. — Тамара растерялась и даже испугалась почему-то. — Что за глупости — завидует он… Конечно, ждут, а как же! И любят, да. Так и я их всех люблю. Это же семья, обыкновенное дело. У всех так. И тебя тоже ждут и любят…

— Нет, — перебил он с досадой. — Ты просто не понимаешь. У тебя все так хорошо, что ты даже представить себе не можешь другое… Когда не ждут и не любят… И даже еще хуже. Ладно, не обращай внимания. Что-то я совсем не о том заговорил, тебе это не интересно. Давай поедим — да и гулять пойдем, да?

— Да, — рассеянно согласилась она, думая совершенно о другом. О том, что он уже не раз говорил, что его не ждут, а теперь заявляет, что и не любят… Это было ей интересно, как, впрочем, интересно было все, что его касается. И еще это пугало ее, и удивляло, и… раздражало, что ли? Тамара повертела свои ощущения, порассматривала со всех сторон: откуда бы взяться раздражению? И поняла: она ему просто не верит. Как может человек, у которого есть семья… ну, жена — особый разговор, мало ли что бывает, в конце концов, у нее тоже муж… ох, черт, совсем запуталась. Но ведь у нее есть дед и девочки, а у него — сын, отец и мать, нормальная родная мать, которая не просто родила его, но и растила, лечила, учила, была всегда рядом, давала подзатыльник, если он приносил двойку, и не спала, если он задерживался где-то с друзьями. Или он не приносил двоек и не шастал где-то майскими ночами? Ну, тогда мать, наверное, сияла от гордости на родительских собраниях в школе, хвасталась подругам его успехами, и, уж конечно, всегда любила его. И сын любил его, как может ребенок не любить отца?

— Я тебе не верю, — хмуро сказала Тамара, пряча глаза и гоняя маринованный гриб пластмассовой вилкой по пластмассовой тарелке. — Ты извини, я не хочу тебя обидеть, но… Разве так можно говорить? Ты сам какие-то ужасы выдумываешь, а потом сам же и страдаешь. Это неправильно.

Евгений удивленно уставился на нее, помолчал, а потом не очень уверенно проговорил:

— Да я не страдаю… И ужасы не выдумываю. И нет никаких ужасов, все обыкновенно: жене на меня плевать, сын уже большой, он и без меня прекрасно обходится, у родителей главная забота — Вера… сестра моя. У нее в жизни все как-то не складывается, вот старики ее проблемами и заняты. Никаких ужасов, просто я… никому не нужен, вот как получается. Да это ничего, я привык.

Она беспомощно смотрела в его синие глаза, в его совершенно спокойные синие глаза, и не верила ему, потому что поверить было страшно, и старалась не заплакать, и думала, что нужно сказать что-то очень важное, что-то необходимое, чтобы он понял, что не прав, и никак не могла придумать ничего толкового, и сказала: