Крестьяне – краеугольный камень любого сельскохозяйственного общества – не произведут излишков по доброте душевной (крестьяне не больше альтруисты, чем все остальные) либо из великой любви к императору. Их необходимо заставить – а для этого опять же нужно сотрудничество, если и не любовь правящего класса.

Карлу нужны бароны – а значит, он должен быть весьма и весьма осмотрителен в своем выборе, в своих поступках.

Нельзя сказать, что изменений не происходит, особенно в Холтуне.

Военное правление давало Карлу возможность проводить изменения более быстро; каждый холтунский барон знал, что восстание против императорской власти означает немедленную и жестокую расправу. От замка Керанахан не осталось и камня на камне, а вместо того чтобы наказать или казнить баронских дворян, Карл настоял, чтобы они остались приживалами в других холтунских замках и – в назидание – в положении куда более жалком, чем родня бывшего бимского князя Пирондэля. Из тех кое-кого Карл отослал в дальние баронства; других просто казнил.

С дворянами баронства Керанахан он поступил иначе.

Керанахан пришлось покорять; необходимо было примерно наказать мятежное баронство, не то восстание неминуемо охватило бы весь Холтун.

Возможно, и унизительно, скажем, лорду Хиллевану остаток жизни убирать конюшни, но это стало уроком остальным.

А подобные уроки очень важны.

Когда Карл Куллинан вошел в шумный зал, бейлиф звучно ударил алебардой в пол и словно по мановению волшебной палочки все три сотни людей – присяжные, защитники, обвинители и просто зрители – мгновенно смолкли.

Поднялся лорд Кирлинг, дворянин из баронства Тирнаэль; его быстрый полупоклон был отменно вежлив, хотя и слегка небрежен.

– Привет вам, ваше величество.

Больше не встал никто: Карл сумел настоять, чтобы простолюдины в присутствии императора не вскакивали; это осталось «привилегией» знати.

– Привет и тебе, лорд Кирлинг. Привет всем вам.

Со своего места на императорском троне ему кивнул Томен, барон Фурнаэль; руки его прятались в складках судейской мантии. Он тоже не встал. Милая деталь этикета, которую мальчик (мальчик, ха – Томену уже стукнуло двадцать) принял, хвала богам, без особых пояснений. Поскольку судьей, по императорскому указу, может быть лишь человек из простонародья, то представитель знати, занимая судейское место, становится на это время как бы выходцем из народа, а потому не должен вставать.

Томен играл эту роль легко, частенько называя себя не Томен Фурнаэль, а Томен ип Фурнаэль – Томен из Фурнаэля, а не Томен Фурнаэльский – или просто Томен ав Реставет – Томен-Судья, точно был простолюдином, у которых, по крайней мере в Срединных Княжествах, фамилию нередко заменяли место рождения или профессия.

– Доброе утро, ваша честь, – произнес Карл Куллинан.

– Доброго утра и вам, ваше величество. – Темно-серые глаза Томена смотрели внимательно, он не упускал ничего. Голос его зазвучал более официально. – Прошу вас занять место сие, – сказал он, – дабы я мог учиться у вас и дабы мудрость ваша озарила сей суд.

Карл Куллинан, скрестив на груди руки, покачал головой.

– Будь мудрость моя в делах судебных превыше вашей – ответствовал он, – не вы, а я занимал бы место судьи.

Как требовал того новый обычай, Томен вновь указал на второй трон:

– Тогда я прошу вас присоединиться ко мне, дабы я мог просветить вас. – В глазах юноши блеснула усмешка.

Карл слегка поклонился.

– Благодарю. Вы позволите?…

Юноша кивнул, и Карл, медленно взойдя на помост, опустился на второй – меньший – трон. Потом обвел глазами зал.

На лицах присяжных, что сидели за своей загородкой, возникло – на миг затмив сумрачную важность – ошарашенное выражение. Новый ритуал – его ввели пять лет назад – всегда оказывал такое воздействие. Одно дело – слышать, что их правитель по обычаю унижает себя перед пусть даже фальшивым простолюдином, и совсем другое – видеть это собственными глазами.

Карл думал о будущем. Ограниченная монархия – шаг вперед по отношению к неограниченной. Власть закона, тем паче закона справедливого – ситуация практически идеальная. Жить под властью закона куда безопасней, чем под властью одного-единственного человека. И уж тем более безопасней – и стабильней, – чем при анархии.

Анархия. Карл прогнал неуместную усмешку, подумав, что стал бы делать на его место кое-кто из его прежних – по колледжу – свободомыслящих приятелей. Их неприятие государства продержалось бы не дольше десятидневья – а потом они захлебнулись бы в крови. С другой стороны, какой-нибудь самовлюбленный болван, сперва отказавшись от короны, развязал бы кровавую битву в сердце кровавой войны, чтобы решить все «честью».

Свободолюбивые идиоты ценят лишь ту кровь, что течет в их собственных жилах.

Софистика простаков…

Он тряхнул головой и заставил себя вернуться в реальность.

Томен разбирался с местными делами. Делал он это запросто: с согласия присяжных приказал упряжных дел мастеру заново подбить хомут, кабатчику – перенести помойку, за недостатком улик отказал в иске кузнецу, обвинившему в воровстве соседа, и, наконец, приговорил дрожащего крестьянина к отбытию мелкого срока в замковой тюрьме – за неоднократное появление пьяным в публичном месте.

Карл был согласен. Правда, сам он, возможно, крестьянина бы не наказал. Но, с другой стороны, ему не нравилось, когда всякая пьянь за полночь шатается под окнами, мешая мирным людям уснуть.

Дело дошло до приговора браконьеру.

Маленький быстроглазый человечек был закован в цепи. Крепкие охранники только что не несли его.

Карл наклонился вперед.

– Что ты собираешься с ним делать, Томен? – прошептал он. – Научить страху божьему?

– Нет. – Юноша подавил улыбку. – Сперва пусть научится бояться меня. – Он повернулся к заключенному и возвысил голос. – Верним ип Тирнаэль, – проговорил Томен, – ты признан виновным в незаконном убийстве оленя в личных угодьях Листара, барона Тирнаэльского. Было установлено – свидетельствами равных тебе, – что ни сам ты, ни твоя семья никогда не находились в положении столь бедственном, чтобы оправдать потраву. Также было установлено, что не в первый раз уже ты крадешь у барона.

Карл припомнил, что рассказывал о деле Эллегон. Верним был из древнего, но небогатого рода и жил на хуторе близ Миарита – городка в Тирнаэле, у самых границ личного леса барона.

Тирнаэль был человек благоразумный. Он не возражал против ловли кроликов или мелкой потравы крестьянами его угодий – кроличью охоту он даже поощрял, не то кроликов расплодилось бы сверх всякой меры. Но олени были под запретом – и неудивительно: Тирнаэлев лесничий показал под присягой, что семейка Вернима издавна выбивала в заповедном лесу по десятку оленей в год.