На что покрасневший до корней волос 43-летний А.Г. Сазанчук очень мягко объяснил про «метод тыка», которым пользуются, чтобы увести понравившихся чужих невест.

— Метод тыка? — пораженный, повторил Иншаков.

— Метод тыка, — мягко кивнул Автандил Георгиевич.

Разговор глупый, но он прояснил многое.

Во-первых, Витя Иншаков, едва увидевшись с А.Г.С., сразу понял — тот может говорить с ним обо всем и не покажет вида, какой Витя олух и мысли его тоже дурацкие.

Во-вторых, А.Г.С. очень добрый человек. Таких, в радиусе опорного пункта вряд ли сыщешь еще. А встретить доброго человека в наше время даже не удача, а натуральное счастье.

И, в-третьих, все комплексы Вити Иншакова после разговора с А.Г.С. ужались ровно наполовину. Любовные комплексы, а других у Вити не было. И самое приятное — иконописный облик Нинки в тот вечер стал потихоньку меркнуть, и для новой любви постепенно стало освобождаться место в Витином исстрадавшемся сердце.

Так Автандил Георгиевич одним лишь своим присутствием настраивал этот чумовой мир на хорошее и правильное течение.

ПРО ИНШАКОВА В.И.

«Он худенький и добродушный», — понял Автандил Георгиевич про Витю.

— Пьяные безобразничают, — по-отечески объяснял Сазанчук новому коллеге про выбитые стекла, когда они обходили «сталинки» и прочие дома на Архангельской улице и дальше по Объездному шоссе.

Витя сразу же понравился Автандилу Георгиевичу, ему вообще нравились люди, хотя, казалось бы, на такой работе — люди и прочие живые твари капитану Сазанчуку должны были осточертеть. Но — нет. Этого не произошло.

Когда участковый хотел понравиться человеку и расположить его к себе, он с ним закуривал, вздыхал и рассказывал что-нибудь:

— Вчера подходит вон тот маленький шпаненок и говорит, — показал он на мальчика, пинающего мяч об угол дома:

— Мой папа — потомственный пьяница, мент, дай закурить?

— И вы дали? — не поверил Витя и заглянул Сазанчуку в рот.

— Ну-у-у, нет, конечно, — Автандил Георгиевич поднял палец. — Я его уважил конфетой.

— А-а-а, — уныло согласился старший лейтенант Иншаков.

И покосился на шкета, а тот на них. Увидев, что оба участковых не спускают с него глаз, мелкий нарушитель поднял камень, кинул его себе за спину и, схватив мяч, удалился морской походкой.

Витя поддел камень ногой и, наклонившись, поднял его. «Один в один со вчерашним!» Кругом лежало не меньше полусотни похожих камней.

15 МАЯ

Все началось с того, что писательницу Достоевскую ограбили прямо в подъезде.

В тот вечер Татьяна Львовна возвращалась домой не налегке, а с премией. Она несла в ридикюле 75 тысяч $, и была счастлива не понаслышке, а в самом натуральном смысле слова.

И когда сзади ей дали со всей силы по башке, ой, простите, по ее гениальной голове, она, все еще продолжая улыбаться, — упала замертво. И когда пришла в себя через час 13 минут, обнаружила, что лежит без денег, но живая.

Ее спас пучок волос, в который она по старинке клала кое-что для известной формы, я не буду перечислять что именно, но этого оказалось достаточно для сохранения жизни.

— ………….! ……………… …..!!! ….! — отряхиваясь, встала на четвереньки Достоевская и, открыв дверь тоненьким ключом, заползла внутрь.

— Приедем! Ждите! — лающим контральто ответили по «02», и приехали следующим утром в 11 часов 19 минут, без собаки, зато сразу 6 человек.

Выслушав, милиционеры убрали диктофон, обошли ее квартиру, разглядывая антиквариат, потом по двое разбрелись по подъезду и, толком ничего не объяснив и не обнадежив, уехали на зеленом УАЗе обедать ровно в 2.03 часа дня.

Татьяна Львовна сняла с головы кастрюлю со льдом и долго глядела в весеннее чистое небо. Россия, ее многовековый сомнамбулизм и приевшаяся, уже незамечаемая необязательность в исполнении служебных обязанностей, были Достоевской знакомы с пеленок, изучены, как потолок над кроватью и описаны в трех романах, книжке сказок и целой подборке статей в дорогих глянцевых журналах.

Помыв лицо косметической пенкой, Татьяна Львовна взглянула в зеркало, осталась почти довольна, и отправилась, опираясь о стены, в опорный пункт правопорядка — в первый подъезд на первый этаж.

Достоевская не молодилась, но выглядела богиней, несмотря на решительные для женщин 50 лет. «Желанная женщина» — удивленными глазами косили на Достоевскую мужчины второго подъезда, но были слишком мелковаты для такой-то женщины. Не ростом или еще чем, а сами знаете. И всю жизнь выбор пары был для нее некоторой проблемой.

«Я умею отличить вежливость от интереса ко мне. К 50 годам — это элементарно. Раньше-то я путала и могла влюбиться в человека, который на какой-нибудь мой вопрос просто вежливо отвечал и деликатно улыбался. Сейчас — нет. Я научилась мгновенно различать.

Отстраненная вежливость — самое то! Поверьте. Так много приходится страдать от хамов, лезущих в душу, что просто радуешься, когда на твой вопрос просто отвечают и вдобавок говорят — доброго пути.

— Спасибо! Спасибо! Что поговорили, не отмахнулись!»

Когда Автандил Георгиевич, кланяясь, поцеловал писательнице на прощание руку, она дотронулась пальчиком до его макушки и спросила:

— Не найдут моих денег?

— Вряд ли, душенька, — тихо вздохнул и откланялся участковый, решив прошерстить всю округу и — может быть?.. все-таки?.. где-нибудь?

— А как вы сами, Татьяна Львовна считаете? — заглянул ей в глаза Автандил Георгиевич. — Вдова Натана Яроцкого не могла? Говорят, она без денег…

— Но это был мужчина, я думаю — мужчина! Очень больно стукнул, — потрогав указательным пальчиком шишку на темечке, вдруг заплакала Таня.

— Душенька моя, — обнял Автандил Георгиевич гениальную писательницу, и тихо-тихо прижимая и поддерживая, довел до квартиры. — Я вам соку куплю и булочку, вам персикового или абрикосового, Танечка? Очень изрядный сок тут в палатке…

— Мне все равно, — доставая ключ, вздохнула Татьяна Львовна. — Две булочки тогда купите, чего уж одну?

— Само собой, — обрадовался капитан, чувствуя себя штабс-капитаном. — Как же вы пишите так, а? Я вот читал, зачитался, потом утром — проспал, знаете, оторваться не мог, такой роман…

— Да-а, напишешь тут, — уже заходя, всхлипнула Татьяна Львовна. — Теперь все лето ветер в голове не выветрится, Автандил Георгиевич.

— Что, графинюшка, — уже с лестницы спросил Сазанчук. — Вы говорите, я слышу, милая вы моя, милая вы наша…

— Вы сок соком, господин капитан, а разбойника уж поймайте!

— Будем ловить! — донеслось с лестницы, и твердые шаги Автандила Георгиевича еще долго были слышны в мраморном пролете. — Словим, если поймаем!