— И что они говорят?

— Мне повезло, — ответила она. — Мое дело двигается! Каждый день я встречаюсь со все более и более важными людьми. Не сегодня-завтра меня примет кардинал. Если сумею убедить их, что это привидение на самом деле монах, так как в моем замке когда-то был монастырь, тогда им придется прислать кого-нибудь, чтобы изгнать духа.

— А если вам не удастся их убедить?

— Тогда я останусь здесь, пока меня не допустят к самому папе римскому.

Интересно, много ли подобных посетителей приходится принимать Ватикану? Одного взгляда на баронессу достаточно, чтобы увериться, что она ни за что не покинет Рим, пока Ватикан не пообещает как следует позвонить в колокола, прочитать молитвы и зажечь кучу свечей, чтобы изгнать ее привидение.

Часы пробили двенадцать, когда я оказался на длинной пустой улице. Такси не было, и я пошел пешком. Голова болела, сердце бешено колотилось. Веселое легкое настроение сменилось нехорошими предчувствиями и тревогой. Я стоял рядом с огромным барочным входом в Рим — у ворот Порта дель Пополо, через которые экипажи предыдущих столетий въезжали в Вечный город. Пройдя под аркой, я увидел громадную пустую площадь, освещенную фонарями, с обелиском в центре и четырьмя львами, по одному в каждом углу. Из их пастей вода низвергалась в мраморные чаши. Ночь казалась мне душной, как будто воздуха совсем не стало. Я подошел к одному из львов и опустил руку в чашу с водой. Вода оказалась ледяной. В отличие от большинства римских львов, которые с важностью низвергают в свои чаши потоки воды, эти львы на Пьяцца дель Пополо цедят сквозь зубы нечто веерообразное, подобное изогнутой тонкой стеклянной пластинке. Продолжая двигаться вверх по Корсо, я понял, что мне предстоит то, что всегда ужасало меня, — заболеть в чужом городе, переживать недуг не в своей собственной постели.

Утром смуглый доктор сказал, что пришлет ко мне медсестру — сделать укол. Много позже дверь открылась, и на пороге появилась невероятно толстая женщина, итальянская миссис Гэмп. Она немного постояла, тяжело дыша и близоруко осматриваясь в комнате, видимо, силясь разглядеть жертву. Я завороженно смотрел, как она села у окна, набрала шприц, который держала в двух дюймах от невероятно толстых линз своих очков. Увлекательно было наблюдать за человеком, который занимался алхимией, располагая столь современным оборудованием. На следующий день она сделала мне еще два укола, а на третий день меня еще раз посетил молодой доктор, сказал, что я выздоровел, и предъявил счет за лечение. Потом медсестра предъявила свой счет, потом аптекарь — за пенициллин. Катакомбная простуда обошлась мне в двадцать одну тысячу лир, что составляет более двенадцати фунтов. Довольно дорого быть здоровым в Риме, но болеть здесь — это уже роскошь.

6

В верхней части Виа Витториа Венето тротуары по обеим сторонам улицы затеняет огромное количество красных и голубых зонтиков. Это американская часть Рима, как площадь Испании была английской сотню лет тому назад. Здесь все немного богаче и немного дороже, чем в других местах — мы в долларовой зоне. Здесь можно посмотреть на «аристократию» нового времени, на кинозвезд и целлулоидных цезарей и на всех тех, чьи имена и фамилии ужасающим крещендо наползают на вас, когда показывают титры перед фильмом.

Долгие и весьма достойные связи Америки с Римом, судя по всему, начались, когда молодой Бенджамин Уэст прибыл сюда в 1760 году из Пенсильвании изучать искусствоведение к полному восторгу Рима, который обрадовался столь новому и необычному посетителю. Престарелый и совершенно слепой кардинал Альбани, чьи представления об Америке, вероятно, ограничивались неграми и хлопком, с интересом спросил людей, познакомивших его с американцем, белый он или черный. Когда ему сказали, что он очень светлый, старый кардинал, чей цвет лица явно выдавал в нем южанина, спросил: «Как! Еще светлее меня?» — слова, которые облетели весь Рим; «Светлее самого кардинала» — вошло в поговорку. Рим стал привлекательным для американцев лишь в середине XIX столетия, когда утвердилась американская традиция городской скульптуры. Наличие неограниченного количества мрамора, а также сословия каменщиков, обладающего наследственными навыками, превратило Рим в международную столицу скульптуров.

Джон Гибсон, сын торговца овощами и ученик Кановы, представлял в этом племени Англию. Среди его работ — статуя королевы Виктории, сидящей на троне между Правосудием и Милосердием в Палате лордов, а в здании Берлингтон Хаус есть галерея Гибсона. Он был непрактичный, рассеянный человек: ему неоднократно случалось отправить письмо, не надписав адрес на конверте, заблудиться, сойти не на той остановке. Он попросил у герцога Девонширского 500 фунтов на «Марса и Купидона», который сейчас находится в Чатсворде, хотя в действительности эта скульптура обошлась ему в 520 фунтов. «У себя в студии он бог, но помоги ему Боже, когда он выходит за ее пределы!» — сказал как-то один из его американских учеников. Он подкрашивал свои скульптуры, как полагают некоторые — «табачным соком», а его в высшей степени реалистичные Венеры шокировали жителей Новой Англии и среди прочих — Натаниэля Готорна. Одна из богинь известна непочтительным ценителям искусства как «миссис Гибсон».

Датский скульптор Торвальдсен, которому принадлежит проект гробницы Пия VII в соборе Святого Петра и чьи колоссальные фигуры Христа и двенадцати апостолов находятся в копенгагенском соборе Богоматери, был идолом скандинавов. Потом хлынула волна американцев, как мужчин, так и женщин. Среди них были некто со странным именем Мозес Езекииль, имевший студию в Термах Диоклетиана, где стояло фортепьяно, на котором часто играл Лист; и Уильям Уитмор Стори, помогавший Браунингу заботиться о Уолтере Сэвидже Лэндоре после того, как семья выгнала несчастного восьмидесятилетнего старика на улицу; Сэмюел Морзе, тот самый, что изобрел азбуку Морзе; и Гарриэт Хосмер, самая выдающаяся женщина среди американских скульпторов, обосновавшихся в Риме, — из всех, кого Генри Джеймс назвал «беломраморной стаей».

Американская девушка 1850-х — это была та еще штучка, и она интересовала римлян ничуть не меньше, чем теперешние американки с конскими хвостиками на голове.

Хэтти (Гарриэт Хосмер) здесь, в Риме, времени не теряет, — писал Стори Джеймсу Расселу Лоуэллу в 1853 году, — и покажет римлянам, что девица-янки может делать все, что пожелает: ходить одна, ездить верхом, плевать на все их правила. Правда, вмешалась полиция и запретила верховую езду под тем предлогом, что она нарушает порядок на улицах.

Все это были приятели и друзья Натаниэля Готорна в римский период его жизни, и их студии, увиденные сквозь романтическую дымку, можно обнаружить в его до сих пор очаровательном, хотя и неправдоподобном романе «Мраморный фавн». В этой книге он следовал известному рецепту, впервые изобретенному мадам де Сталь в «Коринне», а потом использованному Гансом Христианом Андерсеном, который написал книгу о путешествии в форме романа. Наши предки брали с собой в Рим «Мраморного фавна» и с важностью обходили окрестности, узнавая места, куда Готорн поместил своих персонажей, так же, как раньше они посещали улицы и площади, известные тем, что там грустили Коринна и Освальд. Как чудесно сознавать, что эта магия все еще действует и даже была использована в фильме «Три монеты в фонтане».