– Случилось то, что красоту свою он потерял.

Уж на что я крепкий парень, но тут содрогнулся:

– Спарринг?

– Кое-что еще похуже.

– Не свисти… Что же может быть хуже?

Он показал на вход в ангар:

– Сам увидишь.

Я затаил дыхание, подходя ближе. Сердце у меня колотилось. Дверь была не заперта, и я толкнул ее лапой. Вместе со мной внутрь проник и неяркий лунный свет, так что я смог отчетливо различить клетку, где лежало грязное и рваное одеяло. На нем спали несколько собак. Четыре, посчитал я. И в одной из них я с трудом узнал Бориса, да и немудрено, что с трудом, – он стал совсем другим. Вместо Бреда Питта собачьего мира, красавца с бархатными, отливающими золотом глазами и шелковистой светло-русой шерстью, вместо чистокровного аристократа, чьи предки служили при дворе русских царей, вместо фотомодели, принимавшего изысканные позы на обложках журналов, я увидел изможденное, истощенное – кожа да кости – существо с запавшими глазами и бесцветно-бледным носом.

– Борис? – глазам своим не веря, тихонько окликнул я его.

Он шевельнулся, услышав свое прежнее имя. Его давно уже никто не называл так. Удивленно поднял голову, но при виде меня немедленно вскочил на все четыре.

– Арап? Это ты? Арап!

Я прижался к решетке.

– Я самый.

– Гав.

Медленными усталыми шагами он подошел ближе. Да, он и вправду сильно сдал. Вяло отвечал, когда я лизал его в морду и терся носом сквозь решетку.

– Что они сделали с тобой, Борис?

Он прекратил лизания и вздрогнул всем телом.

– Это ужас, ужас…

И оглянулся на других собак в глубине клетки. Я присмотрелся повнимательней и увидел, что это суки. Три сладко спавшие суки. Снова обернувшись ко мне, он еле слышно, словно боясь разбудить их, пролаял:

– Умоляю тебя, Арап. Вытащи меня из этого ада.

За спиной я услышал приглушенный смешок дога: «Аф-аф». И тотчас все понял. Бориса превратили в кобеля-производителя.

– Поистине, сожаления достоин пес, который родился таким красивым, как я.

– Ты шутишь?

– Какие тут шутки? – он уставился на меня, широко открыв глаза. – Ты не знаешь, что это такое, Арап. Клянусь тебе Великим Псом. Меня истрепали в дым.

Поверх его спины я взглянул на трех спящих сучек. И, по правде говоря, издали и в лунном свете выглядели они потрясающе. Прямо хоть сейчас на выставку. Все отдай – и мало.

– Да их же всего три, – засмеялся я.

– Три – сегодня, – голос Бориса подрагивал. – Четыре – вчера. А позавчера – еще четыре. Каждый день – по три-четыре случки. Смекаешь?

– Многие бы мечтали оказаться в твоей шкуре.

– Скажи лучше – в том, что осталось от моей шкуры. Погляди на меня.

– Гляжу.

– И что же – скажешь, это я? Сообрази, Арап. Я скоро на нет сойду. Погляди, как ребра торчат. Живой скелет. Я хвостом шевельнуть не в силах. И это я – красавец, от одного взгляда которого столбенели встреченные в парках сучки. Я, который никогда не опускался до заигрываний и ухаживаний. Да у них при виде меня течка начиналась не по расписанию. Понимаешь ли ты, что это такое?

– Как не понять? Понимаю, – кивнул я, тая улыбку.

– И я понимаю, – высказался дог, внимательно слушавший разговор.

Борис глянул на него с утомленным раздражением.

– А теперь я как выжатый лимон.

– Преувеличиваешь.

– Да ни… чего я не преувеличиваю. Ноги не держат.

– Не горюй, – попытался я его утешить. – Зато мир скоро будет полон борзыми щенятами, похожими на тебя. Такими же шелковистыми блондинчиками.

– Не горюй?! Да я в дерьме полнейшем! По уши! Каждый божий день приводят новых сучек: давай-давай – и все. А те просто ненасытны… им сколько ни дай – все мало… Ты же не знаешь, какие они на самом деле, твари… Агрегат стоять должен, а не простаивать.

Я раскатился негромким собачьим хохотком.

– Да ладно тебе, Борис! Не нагнетай. Все кобели бы обзавидовались.

– Ага, как же… «Обзавидовались». Чушь не мели. Я бы с любым поменялся не глядя. Даже спаррингом быть и то лучше. Эти сучки меня просто доконают…

– Надо говорить не сучки, а «самки собаки», – поправил не без издевки дог. – У нас в Каньяда-Негра запрещен сексистский лексикон.

Борис злобно обернулся к нему. А потом ко мне:

– Это еще что за чучело?

– Здешний штатный охранник.

Борис оглядел нас поочередно и смущенно сморщился.

– И ты разгуливаешь по Каньяда-Негра свободно, да еще с охраной?

– Так уж вышло.

Борис разинул пасть от изумления:

– Да ты, брат, круче мозговой кости.

– Иногда бываю.

Борзой надолго задумался. Тут надо уточнить: на этот раз – не о себе. Это было совсем непохоже на Красавчика, который не мог пройти мимо ни единой витрины, чтобы не полюбоваться своим отражением. Потом он шевельнул ушами:

– А зачем ты здесь, Арап?

– За тобой пришел.

Он просиял.

– Правда?

– Не сомневайся.

– Ты – молодчина! И храбрец! Пес – на все сто. И кишка у тебя не тонка, – тут он ткнулся мордой в дверцу клетки. – Ну, давай, открывай скорей. Не тяни.

Я покачал головой:

– Это все не так просто. Сейчас еще не время.

– То есть?

Я показал на дога.

– Если я тебя сейчас выпущу отсюда, ему не поздоровится. Да и мне тоже.

– И что же делать?

– Подождать немного. Я приду за вами обоими.

– Обоими?

– За тобой и за Тео.

При упоминании этого имени он помрачнел. И замолчал.

– Ты что-нибудь знаешь о нем?

– Знаю, – ответил он. Потом опустил уши, а еще через миг и голову. – Кое-что знаю.

– Он стал убийцей. Так мне сказали.

– Правильно сказали. – Борис, словно окончательно обессилев, рухнул на пол, уткнул морду в лапы. – Именно в это он и превратился, закадычный твой… В подлого убийцу.

Мы отошли в уголок и ворчали еле слышно, чтобы не разбудить соседок. Дог, славный малый, не торопил. Он стоял снаружи и настороже – на тот случай, если вдруг появится какой-нибудь бессонный человек. Борис рассказывал мне о том, как его поймали.

– Мы с Тео шли себе по улице, в ус, что называется, не дули. Прилично налакались на Водопое, и Тео вздумал проводить меня до дому… – Он взглянул на меня очень серьезно, как будто сомневаясь, нужны ли здесь дальнейшие подробности. – Ты ведь знаешь, что эта ирландская сеттериха Дидо живет неподалеку от дома моих хозяев?