– Вот мы все сейчас и проверим, питаешь ты к нам слабость или нет.

– Слушай, а давай не сейчас, а? Немного погодя… Дайте же мне восстановиться немного…

– В просьбе отказано! Мы же не виноваты, что ты у нас такой хорошенький.

– Хочу от тебя щеночка, – добавила афганка.

– Я бы сказала – троих или четверых, – уточнила биглиха. – Как оно и положено.

– Вот-вот. С тебя причитается по три-четыре щеночка каждой.

Борис в ужасе застонал:

– Я же занят, не видите, с друзьями разговариваю… – пролепетал он.

Мы оказались под оценивающим прицелом трех пар глаз. Вероятно, и дог, и я получили «зачет», потому что три хвоста завиляли в едином ритме. Что твои олимпийские чемпионки по синхронному плаванию.

– И друзей своих давай сюда, – игриво промурлыкала Шарлиз с чисто сучьим бесстыдством. – Попробуем вшестером – сыграем, так сказать, секс…тет.

– У людей бывает круглый стол, а у нас будет – клетка, – высказалась афганка.

Борис с надеждой глянул на нас с догом:

– Ну, это… – произнес он угасающим голосом. – Заходите, братцы, заходите…

Биглиха явно, что называется, запала на меня. Прижав мордочку к прутьям, смотрела на меня маслеными глазами.

– А ты откуда, такой крепыш, взялся?

– Это мой приятель Арап, – подогрел Борис ее интерес. – Чемпион. Ага. Собственной персоной.

– Нет, правда? – она многообещающе заморгала. – Обожаю чемпионов. А второй? Тоже вроде не хилячок? Крепкие мускулы и длинный язык. Мням!

Краем глаза я видел, что сторожевой пес колеблется – принять ли участие в празднестве или нет, а Борис взирает на него с надеждой: может, он сегодня возьмет на себя часть его светского бремени. Однако дамочки раскатали губу прежде времени. У меня на уме было другое.

– Ну, можно вообще-то… – нерешительно начал дог, обернувшись ко мне.

Я толкнул его носом:

– Идем, дружище, идем отсюда. Это не наша свадьба.

– Да погоди ты… – возразил он. – Ясно же, что твоему борзому приятелю надо помочь. Где это видано, чтобы мы, кобели, не приходили на выручку друг другу?

– Святая правда! – воскликнул Борис. – Не бросайте меня! Не дайте пропасть ни за понюшку табаку.

– Ты вообще молчи, – сказал я.

– Да я-то замолчу, но охранник твой попал в точку. В наши времена собачья солидарность нужна, как ничто другое. Нет ее – вот и идет все в мире наперекосяк.

Дог все еще пребывал в раздумьях и наконец промямлил.

– А ведь он дело говорит…

Но я продолжал мягко теснить его к дверце.

– Не надо нам в это дело встревать. Не надо. Слышал, наверно, старую поговорку: «Каждый пес сам себе под хвостом лижет»?

Он поглядел на меня удивленно.

– Да ладно! Я всегда понимал это присловье в другом смысле – там пропущено «если больше некому». Так складней выходит.

– Ты понимал неправильно.

– Правда?

– Клянусь тебе.

Он подумал еще минутку, поскреб шею. В нем явно боролись долг и чувство. Наконец профессионализм возобладал, и дог нехотя кивнул:

– Ладно. Ты прав. – И сожалеюще глянул в глубину клетки. – Но ты посмотри только на этих красоток. Посмотри-посмотри – и поймешь мои сомнения.

– Да я понимаю. Я ведь тоже не каменный. Но, думаю, как-нибудь еще представится случай.

Он уныло мотнул головой:

– Нет. Такое раз в жизни выпадает.

Я придвинулся вплотную, заглянул ему в глаза.

– Ты представь, что будет, если нас накроют, когда мы будем крыть этих дамочек… Они же развоются на всю округу.

Он облизнулся.

– Да что ты?

– А то, что в этом случае ты лишишься должности, а я – жизни.

Дог задумчиво почесал загривок.

– Да? Наверно, ты опять прав.

– Разумеется, прав. Так что – валим отсюда. Валим.

На выходе из ангара дог снова вздохнул, покоряясь с неизбежностью. Я оглянулся напоследок и увидел, что троица уже облепила Бориса, навалилась на него так, что виден был один хвост. Судя по всему, спуску ему не давали.

– Гады вы… Гады! Не оставляйте же меня! – донеслась до нас его прощальная мольба.

Я вернулся в свою клетку, а дог – к исполнению своих караульных обязанностей, и следующие три дня я вспоминаю как суматошное чередование отупения и ярости. Казалось, что прежние призраки соединились с новыми и вихрями носятся у меня в голове. Вы уже поняли – я не мягкотелый рохля. Мне доводилось без счета наносить и получать удары, и вообще я видал виды. Но тут понадобился весь мой прошлый опыт, все мое хладнокровие и сила воли – сколько там ее осталось у меня, – чтобы не свалиться в эти темные пропасти, из которых если кто и выбирается, то либо с помутившимся рассудком, либо, как люди говорят, ногами вперед.

В эти дни люди приводили меня в форму адскими тренировками – тут был и бег с препятствиями, и атаки на подвешенные автомобильные покрышки, и обильная кормежка – обильная, но особого рода, – и поединки. И псы, с которыми я теперь сходился на ринге, были уже не те несчастные дилетанты вроде покойного бедолаги Куко – мне, к сожалению, все никак не удавалось забыть его – и не престарелые усталые гладиаторы вроде лабрадора, чье тело я в последний раз увидел за площадкой. Нет, теперь приходилось драться с молодыми, крепкими, напористыми псами, претендовавшими на участие в настоящих боях. Мы проводили пробные схватки: они длились по несколько минут, а потом, когда удары клыков становились по-настоящему свирепыми, и один из нас – либо оба – в слепой ярости хотел загрызть противника, люди растаскивали нас.

Говорю же – в памяти у меня эти дни как-то слиплись, спутались: есть подозрение, что мне в еду подмешивали какие-то стимулирующие зелья, но все же я помню, что перед клыками моими прошли пара мастифов, питбуль, огромный дог и немецкий пинчер. Во всех схватках, кроме последней, получил я лишь неглубокие укусы и царапины. Пинчера помню лучше, потому что он был очень стремителен и отважен и – единственный из всех – доставил мне серьезные неприятности, потому что, прежде чем нас развели, сумел вцепиться мне в левое ухо и чуть не оторвал его напрочь. Рану эту пришлось лечить довольно долго.

Каждый вечер, когда я после сытного ужина укладывался на покой в своей клетке и размышлял о том, что принесет мне грядущий день, являлся мой новый друг – сторожевой дог – и производил технический разбор дня минувшего. Тут ты был неплох, тут хорош, а тут – просто бесподобен. В последний раз он сказал, что стоял у ринга как пришитый и что я произвел на него сильное впечатление.