– Да, – ответил я бесстрастно. – Знаю.

– Думаю, он и провожание это затеял, чтобы потом влезть к ней в сад. Тео ведь отлично перемахивает через заборы. – Он обратил угасающий взгляд к трем своим спящим подругам. – Посмотрел бы я на него здесь… Как бы он тут попрыгал.

– Ближе к делу давай.

– Ладно. Значит, мы слегка перебрали анисовой водички: Марго нас почти что выгнала вон. «Хватит, сказала она Тео, хватит тебе. Уматывай отсюда и забери с собой этого хлыща». Ну, мы и побрели до дому, оставляя свои метки на каждом углу… Тебе же известно, что я в силу происхождения и внешних, так сказать, данных тяготею больше к правым. Я, в сущности, либерал-консерватор… А Тео, который придерживается противоположных взглядов, затянул назло мне «Интернационал».

Борис пропел это вполголоса, не сводя опасливого взгляда со спящих сучек. Потом почесал за ухом.

– И таким манером дошли мы до проезда Рата, где повстречали потаскушку Сюзи. Остановились для очередной метки, и тут рядом затормозил фургон. Оттуда выскочили какие-то люди и схватили меня за ошейник.

– И ты не отбивался?

– Даже не гавкнул. Я – пацифист, к твоему сведению. Собаки моего класса конфликтов избегают. Кроме того, я чуял опасность, которой пахло от этих людей. И потому решил подождать, как там дальше развернутся события.

– А Тео?

– Я же говорю – он был крепко навеселе. Может, даже больше, чем я, однако оказал сопротивление. И лаял, и даже хотел цапнуть того, кто его схватил. Только эти… из фургона которые, дело свое знали. У них наготове были проволочные петли – накинули на шею и поволокли. Чуть не задушили… Ну и вот. Привезли сюда.

– Как спаррингов вас не использовали?

– Поначалу было и это. Нас обоих запихнули в одну клетку, а вскоре вытащили. Тео вывели на ринг, заставили драться сразу с несколькими противниками. Он сперва отказался, но пришлось. И, наверно, у него это хорошо вышло, потому что вскоре я увидел, что он возвращается – весь в крови – и глаза налиты, и с клыков капает. Однако живой и даже хвостом виляет. Думаю, он дрался за свою жизнь, как настоящий дикий зверь. Но больше я его не видел.

– Почему?

– Потому что следом на ринг вывели меня. Нет, но ты представь только такое! Вообрази и прочувствуй! Вывели драться… кого? Меня! Меня, который выиграл конкурс «Собака Года»… Меня, который…

– Давай к сути дела.

– А суть дела в том, что против меня поставили страхолюдного питбуля – сущего монстра: коротконогий, приземистый и квадратный, как комод, слюни до полу и рожа интеллектом не тронута. Такие чудища только среди питбулей бывают… Нет, ты представь только.

– И что же было дальше?

– А дальше я, чуть увидел его, брякнулся без чувств. Взял и упал в обморок. Подумал сперва, что это инфаркт. Голова пошла кругом, в глазах потемнело – и хлоп на пол. Коллапс.

– Не свисти.

– Клянусь.

– У собак не бывает коллапсов.

– А вот у меня случился.

– А-а…

– Пришел в себя уже в клетке и мало-помалу припомнил, как там все вышло. Питбуль очень растерялся, замер на полпути, стал озираться на людей, словно спрашивая: «И чего мне теперь с этим делать?» Ну и вскоре один из них смекнул, что если такого пса – таких кровей, статей и родословной – вязать с породистыми суками, то щенков можно будет сбывать за отличные деньги… И тут я избавился от ринга и… – он с отвращением поглядел на спящих собак. – И попал из огня да в полымя.

И в этом месте взял меланхолическую паузу. В лунном свете его худая узкая морда, казалось, осунулась еще больше, прекрасные золотистые глаза помутнели.

– Знал бы я, что меня ждет такое, – договорил он со вздохом, – кинулся бы на этого питбуля и живьем его сожрал.

Чтобы обнадежить Бориса, я хотел было посвятить его в план, который более или менее сложился у меня голове, но не успел. Как ни старались мы беседовать потише, наши ворчания и приглушенные взлаивания в конце концов разбудили трех сук. И произошло это в тот самый миг, когда сторожевой дог вошел в ангар и велел закругляться и валить.

– Милый, что там такое? – сонно тявкнула одна.

– Ничего-ничего, любовь моя, – ответил Борис. – Друзья в гости заглянули.

– Как это ничего? Что за гости в такой час?

Я слышал, как Борис шумно сглотнул.

– Они уже уходят, – сказал он уныло.

– И очень хорошо, что уходят, потому что у меня на тебя виды.

– И у меня, – гавкнула вторая.

– И у меня, – подала голос третья.

Все три окончательно проснулись и легкой трусцой приблизились к нам. Точнее – к Борису, потому что мы с догом стояли по другую сторону решетки.

– Ну все, дроздец мне, – проскулил Борис.

– Грех тебе жаловаться, брат, – присвистнув, сказал дог, восхищенный этим зрелищем. – Я бы с тобой поменялся в любую секунду.

– Меняйся, только прямо сейчас, – сказал Борис, а потом перевел на меня затравленный взгляд. – Вытащи меня отсюда, Арап, ради всего святого, вытащи. Говорю же – не выдержу я здесь больше.

За невозможностью развести руками – ничего, мол, поделать не могу – я только махнул хвостом. Дела же обстояли таким образом: в нетерпеливом ожидании замерли три суки. Все три чертовски хороши. Одна – та, что проснулась первой, – потрясающая колли, статная и длинноногая. Собачье подобие Шарлиз Терон, чтоб вам понятней было. А две другие… ну, что тут скажешь?… тоже красотки. Афганская борзая с пышной гривой, длинной шерстью на ушах и с такими ногами, что, казалось, на ходу они выделывают танцевальные па. И толстенькая, но крепкая биглиха: есть, как говорится, за что подержаться. Все великолепны, каждая в своем роде. И на расстоянии в двадцать лап источали запах сук в охоте.

– Ну-ка, ну-ка, что у нас тут, – сказала Шарлиз или как ее там звали по-настоящему и принялась облизывать Бориса. Ничего, надо сказать, не упуская из виду.

– Ой, перестань, – сказал он. – Мне щекотно.

– Щекотно ему, слыхали, девчонки? Какой неженка, а?

– Слыхали-слыхали, – афганка, колеблясь на ходу всем телом, зашла спереди и отставила хвост, давая Борису обнюхать себя.

– Давайте ему покажем, что такое настоящая щекотка, – встряла и биглиха. – У нас вся ночь впереди.

– И не говори, подружка!

Борис в тоске прижался к стене:

– Я немного устал, девочки… Правда. С ног валюсь. Слабость одолела.

Шарлиз посмотрела на него насмешливо. Как умеют смотреть только суки в сознании своего сокрушительного превосходства.