Клиенты после отречения императора от престола не посещали дом уже неделю. Мать посылала к ним слуг с запиской, в которой сообщалось, что она сняла с дверей табличку, где было написано по-английски «Тайный нефритовый путь». Но они все еще не торопились вернуться. Слишком хорошо было известно, что «Дом Лулу Мими» — это и есть «Тайный нефритовый путь». Западные клиенты не хотели показываться на улице, а китайцы не хотели, чтобы кто-то узнал, что они ведут дела с иностранцами.

В воскресенье, восемнадцатого числа, наступил китайский Новый год, возродив утихший было шум предыдущей недели. На этот раз шум был намного громче: город наполнила какофония фейерверков, гонгов, барабанов и песнопений. Когда в небо взвились петарды, мать перестала говорить, сжала зубы и вздрагивала каждый раз, когда раздавались очередные взрывы. Она рявкала на всех, кто к ней обращался, даже на Золотую Голубку. Мать очень злилась на глупый страх, из-за которого клиенты забросили ее дом. Но они стали постепенно возвращаться: в первую ночь их было пятеро, следующей ночью — уже дюжина, и в основном это были китайские клиенты, которым их любимые куртизанки написали письма, полные тревоги и тоски. Но ни у кого из них не было фривольного настроения. В салоне китайцы сидели отдельно от иностранцев. Они мрачно рассуждали о том, что может случиться с международной торговлей из-за антизападнических протестов. Один из них проворчал:

— Я слышал, что многие из студенческих главарей получили образование в Соединенных Штатах. Империя Цин предоставила им эти проклятые стипендии, и теперь они вернулись со знанием, как устраивать революции.

Мать плыла по салону, излучая уверенность, которой у нее и в помине не было еще час назад, когда она читала газеты. Она улыбнулась и заверила его:

— Я точно знаю из очень надежного, высокопоставленного источника, что новая Республика использует антизападную риторику как временную меру для сплочения нации. Подумайте о том, что чиновники, работавшие на империю Цин, сохранили свои посты и в новой Республике. Об этом уже заявили официально. Так что у нас все еще есть там друзья. И кроме того, с чего бы новой Республике изгонять из страны иностранный бизнес? Зачем рубить себе руки и закрывать для себя горшок с золотом, к которому они так пристрастились? Все это скоро закончится. Такое уже было. Посмотрите на историю прошлых подобных возмущений. Торговля с Западом потом всегда возобновлялась, и в еще больших объемах и с большими прибылями, нежели раньше. Вскоре все утрясется. Но к новым временам нужно будет приспособиться, а для этого потребуются бесстрашие и дальновидность.

Несколько мужчин одобрительно закивали. Но большинство смотрели на нее с недоверием.

— Посчитайте, сколько денег иностранный бизнес приносит в Китай, — продолжила мама. — Как новое правительство может быть настолько жестоко с нами? Могу предсказать, что после некоторой задержки наших богатых кораблей они вскоре примут нас назад на еще более благоприятных условиях и тарифах. Если они собираются уничтожить имперских военачальников, на это им понадобятся деньги. Наши деньги.

Одобрительный гул стал более громким. Мать пыталась настроить всех на такой же жизнерадостный лад.

— Те, кто останется, смогут подобрать на улицах все золото, что сомневающиеся Томасы оставили за собой после бегства. И оно будет повсюду, только подходи и бери. Это время возможностей, в нем нет места для страха и бесполезных сомнений. Джентльмены, пора строить планы на более состоятельное будущее. Путь к нему уже вымощен. Да здравствует Новая Республика!

Однако дела шли все так же плохо. Золото на улицах лежало там, где никто не отваживался его поднять.

На следующий день мать прекратила все попытки оживить свой бизнес. Перед тем как мы уже собирались отправиться в ресторан на отложенный обед в честь дня моего рождения, матери пришло письмо. Когда я дошла до двери ее комнаты, я услышала возмущенный голос матери. Я осмотрелась, но никого не увидела. Она говорила сама с собой. Когда я была помладше, меня это сильно пугало. Но после подобных ее разговоров никогда не происходило ничего страшного. Они походили на выбивание ковра: она просто выплескивала гнев. Очищалась от него, а потом все внутри нее снова успокаивалось.

— Будь проклято твое мерзкое сердце! — ругалась она. — Трус!

Я думала, что ее гнев связан с тем, что случилось с императором.

— Мама, — мягко произнесла я.

Она замерла, а потом повернулась ко мне, прижимая к груди письмо. Оно было написано буквами, а не иероглифами.

— Вайолет, дорогая, мы не сможем сейчас пообедать. Кое-что случилось.

Она не сказала про письмо, но я поняла, что причина именно в нем. То же самое случилось на мой восьмой день рождения. Однако сейчас я не разозлилась, только забеспокоилась. Я была уверена: ей снова пришло письмо от моего отца. Последнее, которое она получила шесть лет назад, сообщало о его недавней смерти, вот почему я знала, что все шесть лет до этого он был жив, хотя мать утверждала, что его не существует. Когда бы я ни заговорила об отце, она обрывала меня одной и той же фразой: «Я ведь уже говорила тебе, он умер, и от того, что ты будешь спрашивать снова и снова, ответ не изменится».

Этот вопрос всегда выводил ее из себя, но я не могла не спрашивать, потому что с тех пор ответ изменился.

— Мы сможем пообедать позже? — я знала, что она ответит, но хотела проверить, насколько уклончиво.

— Мне нужно поехать на одну встречу, — ответила она.

Но я не могла отпустить ее просто так.

— Мы собирались сегодня пообедать в честь моего дня рождения! — выразила я недовольство. — Ты всегда слишком занята, чтобы сдерживать данные мне обещания.

Вид у нее стал чуть виноватый.

— Прости, — сказала она. — Мне нужно кое-что сделать, срочное и очень важное. Завтра мы устроим с тобой особый, специальный обед. Даже с шампанским!

— Но я ведь тоже важна, — я повернулась и пошла в комнату. Мне требовалось обдумать все, что произошло: письмо, еще один отмененный праздничный обед. Кто был для нее важнее меня?

Когда я услышала, что она уехала, я пробралась в Бульвар и вошла через застекленные двери в ее комнату. Письма не было ни в ящике стола, ни под матрасом, ни в наволочке, ни в жестяной коробке с леденцами. И когда я уже готова была сдаться, я увидела уголок письма, торчащий из томика стихов на круглом столике посреди ее комнаты, где они с Золотой Голубкой сидели, когда обсуждали текущие дела. Конверт из плотной белой бумаги был адресован «мадам Лулу Мими». Это было написано по-китайски, а под иероглифами убористым аккуратным почерком было выведено по-английски: «Лукреции Минтерн». Лукреция! Я никогда не замечала, чтобы к ней так обращались. Неужели это ее настоящее имя? Письмо начиналось с имени, которое я тоже никогда не слышала при обращении к ней:

@

Моя дорогая Луция!

Я свободен от всех обязательств и наконец готов предоставить тебе то, что твое по праву.