Данте внимательно смотрел на графа. Морщины на его загорелом лице делали его суровее и складывались в любую маску, какую он хотел изобразить. Но на этот раз Данте старался рассмотреть нечто более искреннее и глубокое. Баттифолле заметил это или, по крайней мере, понял, что его собеседнику нужно что-то большее, чем то, что он знает, и, возможно, поэтому решил пояснить ситуацию.

― Войны и конфликты, в которые все мы втянуты, заставляют нас расплачиваться не только такими людьми, как вы, покинувшими родину и живущими в далеких землях, или другими, которые прощаются с жизнью ради своих или чужих идеалов. Это видимая часть айсберга. Есть многое, что незаметно с первого взгляда и что огорчает еще больше. Но вы поймете меня, ведь у вас есть дети…

Данте молча кивнул и наклонил голову, чтобы заглянуть в глаза графа. Он старался не слишком доверять наместнику ― иначе Баттифолле мог легко завоевать его расположение.

Со сбившимися с пути приходится бороться. Но некоторые принимают свою судьбу. Как вы уже поняли, Франческо один из них.

Данте внимательно выслушал печальный рассказ о тайне молодого человека. История Франческо де Кафферелли ― так звали этого грубого юношу ― мало отличалась от судеб других женщин и детей, лишившихся глав семей. Его отец, Герардо де Кафферелли, попал в обширный список из шестисот имен ― среди них было имя Данте Алигьери, ― которые были изгнаны в черные дни ноября 1301 года.[31]А ведь Герардо не был членом партии, но у него было обостренное чувство справедливости. И угнетающее давление, оказываемое на Флоренцию папой Бонифацием, достигло высшей точки в 1301 году, когда оружие Карла де Валуа нанесло удар по городу. Поведение Герардо тоже нельзя было назвать разумным: он пошел против решения большинства. И заплатил слишком высокую цену. Он был мужественным, отчаянным человеком. Однако, не будучи известным членом какой-либо партии, он оказался в полной изоляции в изгнании. Герардо был одним из тех, о ком Данте никогда даже не слышал. Хотя изгнанный, оторванный от корней и отлученный от близких и родных Герардо де Кафферелли был, несомненно, по натуре гвельфом и никогда не переходил на сторону гибеллинов. Это значило, что он был один; с ним, в этом опасном и горьком одиночестве, были другие, среди них в первую очередь Франческо, мальчик пятнадцати лет, потерявший все в столь нежном возрасте.

Герардо мог бы вернуться обратно, если бы поступился своей гордостью, тогда бы не пришлось думать о куске хлеба для семьи. Но он отправился в Казентино и там, в Поппи, протянул руку дружбы семье Гвиди, предлагая себя на службу графу Гвидо Симону де Баттифолле. В Поппо их приняли с распростертыми объятиями, подарив надежду утомленному Герардо. Если судить по видимым отношениям Баттифолле и Франческо ― «как к сыну», по словам графа, ― все действительно обстояло именно так, сомневаться в правдивости этих утверждений не приходилось.

Данте сам примерно в то же время, в 1311 году, получил пристанище в замке графа. Франческо было двадцать пять лет. Тогда же провидение освободило от земных мук Герардо де Кафферелли. Франческо было готов укрепить свой дух, как скалу, сделав броней лучшие воспоминания об отце. Он добился любви и доверия графа своей преданностью и храбростью. Но в глубине души сохранил горькую злобу, в которую превратилась раненая память об отце. Франческо, флорентиец по рождению, как и Данте, возможно, чувствовал себя во Флоренции более странно и неудобно, чем поэт. Презирая одних и других, он любил только своего господина, который ― парадокс! ― служил тем, кого юноша ненавидел. Так что Франческо каждый день был вынужден вспоминать о том, что у него отняли. Очевидно, он вряд ли мог стать другом Данте. Однако он должен был сопровождать поэта в этом приключении во Флоренции ― в приключении, которое казалось Данте все более и более опасным…

Данте Алигьери родился в городе на реке Арно в состоятельной и знатной семье, а теперь, вернувшись на улицы Флоренции, он не мог подавить ощущение беспокойства. Было три часа третьего октября 1316 года, когда, победив головокружение, поэт вышел из дворца Подеста, располагающегося на улице Проконсоло, где уже вовсю суетились в дневных заботах флорентийцы. Он глубоко вдохнул воздух, словно это было жизненно необходимо. Обернувшись, Данте посмотрел на дворец, от которого собирался удалиться. Перед ним было большое здание, в котором выделялась величественная башня Волоньяна, дававшая пристанище печальной подземной тюрьме, где страдали от истощения забытые узники и пленники, захваченные во время войн. Данте боялся закончить свои дни в одной из этих камер с того момента, когда осознал, во что ввязался.

Поэт рассудил, что правильнее будет отправиться на юг, в сторону Арно, потому что идти в противоположную сторону, на север, значило бы попасть в кварталы, очень дорогие для него. После короткой прогулки Данте оказался бы перед домом, в котором появился на свет. Он находился в той части города, где веками жили друзья и враги его семьи. В этих же местах он мечтал о прекрасной Беатриче Портинари и сочетался браком с Джеммой Донати. Если бы Данте пошел на север, то невольно мог бы раскрыть свое пребывание во Флоренции. В общем, это было бы слишком болезненно и рискованно.

Данте сосредоточился на выбранном направлении. Среди неправильной формы зданий виднелся обрезанный силуэт одного из новых символов города. Данте не видел его законченным, хотя участвовал закладке фундамента этого здания в 1298 году. Это был Дворец Приоров, с его строгими прямоугольными зубцами стен и башней, которая была выше ста шестидесяти брац[32]и превратилась в крышу города. Не выпуская из виду могучую башню, Данте пошел к широкой площади перед ней. Теперь здесь было настоящее политическое сердце города, центр новой власти, которая спасалась в гранитной и неприступной громаде. Дворец создавался для ганфалоньера справедливости и приоров, чтобы служить им домом и почти тюрьмой в течение тех двух месяцев, когда они по закону должны были управлять городом и жить на виду у всех. Таким образом граждане Флоренции пытались оградить свое правительство от внешних влияний, от любого влияния власть имущих. Но в действительности осуществить это не удалось.

Данте глядел на людей, стоящих перед дворцом: очевидно, они были в дурном настроении. У них был дикий вид и топоры на плече. Поэт понял, что это люди барджелло, о котором рассказывал граф де Баттифолле. День и ночь перед зданием они защищают власть своих хозяев. Надменные, привлекающие внимание, они нагло смотрели на горожан, которые приближались к зданию, и распутно на немногих горожанок, которые редко проходили мимо, потому что ненавидели этот путь.

Поэт сомневался, было ли во дворце что-то, что стоило так охранять. Там, в огромном здании, сидели взаперти приоры, их хорошо снабжали, мало кто решился бы напасть на эту громадину. Над главной дверью дворца была выбита дерзкая надпись: «Jesus Christus, Rex Florentini Populi S. P. Decreto electus»,[33]― девиз надменных флорентийцев. Для Данте дело обстояло не так. Он смотрел на своих соотечественников как на больных от страха или трусости; а может, они были как раз довольны новой ситуацией. С его точки зрения, они морально деградировали, как, впрочем, и все эти благородные люди, вплоть до понтифика Бонифация VIII, которого называли «пятым элементом творения». Несмотря на это, Флоренция создавала видимость грандиозного государства, все более ослепительную, более грандиозную, скрывая внутреннюю раздробленность. Это заставляло работать большинство итальянских скульпторов и архитекторов. Среди них был Арнольфо де Камбио, который построил множество зданий, но многие его начинания не были завершены из-за ранней смерти архитектора.