– Давай, зови всех.

«Вот, блин, уроды, – расстроился Рома. – Этого еще не хватало. Мне вообще не до вас».

– Мы разучим песню. Устроим ему маленький концерт. Маленький концерт для большого засранца.

Послышался дружный хохот. Кто-то включил фонограмму «минус один» и медсестры стали хором петь. Мелодия была та же, как в песне бабок про жаренные ложки. Песня начиналась с того, что «всего-то 30 лет назад, а выглядит на 40, родился на помойке ушлепнутый мальчонок». «Папаша был алкаш и бомж, а кем же была мать? Без рифмы тут не обойтись – была, конечно, блядь».

«Охренели что ли?! – возмутился Рома.

Дальше пелось о том, как рос «уродик». «Никто его не обижал, так пи*дели чуток». «откликался на кличку Чмо». Потом ему не давали девчонки даже за деньги. Потом одна дала, а у него не встало. Потом, когда встало, то лучше б не вставало. «… давай ее *бать, а девка с хохотом в ответ: эй, хватит щекотать»

«Что за дуры? В дурдом вам надо. Сумасшедшие совсем. Мне по фиг что вы там думаете обо мне. Мне нужно ехать. У меня дела».

Дальше пошел разговор про жену и дочку. Это задело еще сильней. Особенно про дочку.

– Смысл такой: ее будут иметь все, кому не лень, а кому лень на том она сама попрыгает за леденец, – весело прокричал кто-то.

«Убью гадов. Не посмотрю, что дуры», – стал злиться Рома. Песня по пошлости и хамству зашкаливала.

– А когда допоем, давайте забросаем его шариками с мочой.

– Ага, сделаем бомбочки с его мочой. У меня есть шарики. Сходи слей мочу в ведро.

– А почему я?

– Ты же санитарка?

– Ладно.

«Как страшно. Мне по фиг. Я отмоюсь. Быстрей только давайте. Я опаздываю. И вообще все это лишнее. Господи, это уже не для книжки что ли? Слишком затянуто получится и плоско. Какие-то дуры хотят отомстить непонятно за что. Кто читать-то это будет?»

В палату заглянула девушка в халате. Она хихикнула и убежала. Рома чуть-чуть приподнялся на подушку. «Если будут кидать мочой закрою руками лицо и яйца. Хотя по яйцам не должны попасть. Я так ноги подниму».

– Ну что? Что он там?

– Сидит, как король.

Все дружно заржали.

– А король-то вонючий!

Засмеялись опять.

– А если он нас слышит?

– Пускай слушает. Обосрется, наверное, от страха.

Рома хотел надменно усмехнуться, но почувствовал, как закрутило кишки. Еще не хватало обкакаться по-настоящему. «Держись, Ромка, а то будут думать, что я их боюсь», – бормотал он, сжимая ягодицы.

За стеной, тем временем продолжали репетицию. Песню начинали снова и снова. Что-то дописывали, меняли, пытаясь сделать песню еще мерзостней. В хоре появились мужские голоса. Алексей, похоже, тоже был с ними. Время от времени в палату заглядывали медсестры и смеясь убегали. Рома был готов к любым испытаниям, единственное чего он не мог – это ждать.

В палату опять вошла Татьяна Владимировна и с улыбкой подошла к Роме. Рома тут же понял, что она главная заводила всего этого представления. Это же она там всеми командует – ее голос.

– Как дела? – спросила врачиха.

– Хорошо, – смотря в сторону ответил Рома.

– Что делаешь?

– Жду.

– Чего ждешь?

– Концерта.

– Какого концерта? Это же реанимация.

– Ага, реанимация. Думаете я ничего не слышу, – Рома кивнул в сторону ординаторской и подмигнул врачихе. – Давайте быстрее. Что тянете?

– Хорошо, – сказала Татьяна Владимировна. – Ты только ничего тут не трогай.

– Что я могу трогать?! – повысил голос Рома. Он не мог сдержаться. – Заколебали. Что тут трогать-то? Вас что ли?

– Ты как со мной разговариваешь? Ты знаешь кто я? – повысила голос в ответ Татьяна Владимировна.

– Да что вы такие. Слово вам не скажи. Извините, простите, только давайте быстрей уже.

Татьяна Владимировна ушла.

– Пошлите, собираемся, – раздалось за стеной. – Давайте, строится.

– Еще раз пропоем? Генеральная репетиция.

Они снова затянули свою идиотскую песню. По коридору туда-сюда сновал народ. Все смотрели на Рому и хихикали.

– Он не просто дебил. Он к моей Саше приставал. Его посадить надо.

Рома узнал голос Натальи Викторовны, Лизиной воспитательницы с садика.

«Она-то что тут делает? Бред какой-то».

Наталья Викторовна продолжала тем временем рассказывать, как Рома домогается до ее Сашеньки. Сашей была ее 4-летняя дочка, подружка Лизы по садику.

«Что за фигню ты несешь, дура убогая?! Совсем чокнулась?!».

– Он заставлял ее делать себе массаж, – продолжала Наталья Викторовна.

– Какой еще массаж? – не выдержав, крикнул во весь голос Рома, – Она просто лупазила меня по спине, играли мы так. Ты хоть понимаешь, что с детьми можно играть, извращенка сумасшедшая.

Тут во входную дверь позвонили. Повисла пауза, которую прервал дружный хохот. «Это – она. Вот это нам повезло. Сейчас мы ее обрадуем. Пока не говорите ей ничего. Сейчас мы ей устроим хоровод».

Рома с ужасом понял, что это пришла Вера. «Ну почему, ты пришла именно сейчас? Может не она? Нет, она. Точно она. Козлы, не трогайте ее».

– Я к Бугаеву. Когда его выпишут? – четко услышал Рома голос жены.

– Вера, иди домой! Не слушай их! Меня выпишут скоро, а они придурки! – во всю глотку заорал Рома. В ответ из-за стены и из коридора раздался хохот.

– Давайте обольем ее дегтем и обсыплем перьями.

– Здорово придумала. Давай.

– Не трогайте ее, суки! У нее сердце больное! Я поубиваю вас! Вера уходи! Беги отсюда!

В палату тем временем вошел Айболит со студентом. Они встали к стенке и не сводили глаз с Романа. «Тоже пришли поржать? Давайте-давайте».

Палата стала наполняться людьми. На пороге встала Татьяна Владимировна. Она кому-то кивала в коридоре.

– Начинайте уже ваше представление хреново. Бомбочки сделали? Давайте уже. Я тороплюсь.

– Что с ним случилось? Что случилось? Да говорите уже? – запричитала Вера и стала плакать. Рома почти видел ее лицо. Он знал это выражение. Оно называлось «удар ножом в сердце». Послышался грохот тела о пол. Это его жена потеряла сознание.

– Блин, кто б знал? – расстроенно сказала одна из ведьмочек. – Хотя по фиг, тащи ее в палату.

– Эй, суки, – грозно заорал Рома, бросая в сторону одеяло. – Отпустите мою жену. Вы не знаете с кем связались. Я вас поубиваю всех.

Рома спрыгнул с кровати и хотел рвануть в коридор, но его не пустил провод, торчащий из члена. Рома схватил его двумя руками и попытался вырвать из себя, но он держался намертво. Было очень больно.