Зайдя наконец в этот день в похоронную контору, чтобы пописать, она поняла: замеченная здесь столько раз, она никогда уже не сможет сюда вернуться. Впрочем, неподалеку стоял приличный, по меньшей мере, отель, принимавший на постой исключительно женщин и вполне способный предоставить нужную замену. Приближается Рождество. Она уже несколько дней собиралась позвонить тому печальному беловолосому мужчине и попросить его приехать по Бронкс-Ривер-парквей пообедать в ее скромной квартирке, а она подарила бы ему галстук. Он говорил, что сам звонить людям стесняется, но она пусть позвонит непременно. И даже сказал это с улыбкой, прибавив “пожалуйста”. Однако она, набрав первые цифры номера, снова и снова утрачивала решимость. И всегда в последний момент вешала трубку. Она знала, что у него маленький офис с секретаршей. И даже знала, неизвестно почему, что он скрывал от нее размер состояния, которым владел, и догадывалась, что состояние это, быть может, очень немалое, еще и возросшее благодаря компенсации, огромной компенсации, полученной им после авиакатастрофы и гибели всей его семьи. Он занимал большую квартиру там, где 57-я выходит к Ист-Ривер, — семь спален, постоянно живущая в квартире прислуга и проплывающие за окнами буксиры. Это уж не говоря о том, что он был еще и первоклассным теннисистом, игравшим на закрытых кортах, членом клуба “Ракетка и мяч”, в который она однажды заглянула, приехав на уик-энд в Нью-Йорк из Брин-Мора, и ее там заставили ждать в маленькой приемной для дам. Она даже немного обиделась на то, что ее, поскольку она женщина, не допустили во внутренние святилища клуба. Хотя потом, в тот же самый день, ей разрешили поприсутствовать на теннисном матче вместе с горсткой попивавших мартини зрителей, расположившихся в небольшой, устроенной в конце корта ложе.

Впрочем, теперь ей было не до дружеского общения. Нужно было, и позарез, быстро найти другую работу. И не попадать больше под увольнение, выливая вино на головы клиентов. Каждый день просматривала она объявления в “Нью-Йорк тайме”. И в унынии своем подумывала даже, не выдать ли себя за ирландку или англичанку и не поступить ли в экономки, а то и в горничные. Вот тогда у детей и вправду появится повод больше к ней не приезжать, чего они, собственно, и не делали уже месяца три с лишком. Став домашней прислугой в одной из огромных квартир, расположенных на Парк-авеню, неподалеку от 72-й улицы, она по крайней мере получит полный пансион, пристойный утренний кофе, плюс собственная спальня, ванная и гостиная. А при том, насколько требовательными стали в наши дни слуги, можно было бы настоять и на собственном телефонном номере, музыкальном центре, телевизоре и автомобиле. Единственная беда состояла в том, что в этих местах обитали две ее подружки по Брин-Мору — у одной было шестнадцать комнат, у второй двадцать шесть. Но, с другой-то стороны, господи, она же будет зарабатывать больше любой секретарши. Да еще и получать дополнительно за обучение правилам приличия и общей благовоспитанности. Или хотя бы за умение палить с бедра из смит-вессона, когда прок от обоих этих достоинств окажется нулевым.

Но, господи боже, а что, если одна из подруг, направляясь по улице в “Колони-клаб”, из которого сама она прискорбным образом вылетела за неуплату членских взносов, встретит ее выгуливающей собаку. О, привет, Джоселин, вот уж не знала, что ты живешь в этих местах. Да нет. Они со мной и говорить бы не стали. А притворились бы, что не видят меня. Вот что они сделали бы. Но, о господи, как ей все же удастся выжить под боком и под каблуком у нахапавших денег снующих вокруг чудовищно невоспитанных людей с их драгоценностями и дурными вкусами. Кого ей стоило бы подыскать, так это богатого, интеллигентного и не заговаривающегося пока еще старичка, который жил бы в большом старом доме с большой старой лужайкой вокруг, старичка, с которым она могла бы слушать мадригалы и читать ему по вечерам у камина Суинберна, попивая на пару с ним кофе по-ирландски.

Однако в объявлениях, которые публиковала “Нью-Йорк тайме”, она такой работы не находила и уж определенно не находила старичков, нуждавшихся в интеллигентной компаньонке. Вот, правда, в “Геральд стейтсмен” еще один магазин модных товаров из Йонкерса сообщал, что ему требуется на временную работу продавщица, умеющая заворачивать рождественские подарки. Но пока она добиралась туда на автобусе, ей стало казаться, что уж лучше в шлюхи пойти. Дети ее получили от отца приглашение покататься на лыжах в Аспене, а потом провести две недели в занесенной снегами хижине, стоявшей в глуши штата Айдахо, в национальном парке Биттеррут.

Нужный запас снотворного уже скопился. Чистя зубы, она видела опрятные столбики таблеток, ожидавших употребления в аптечном шкафчике ее тесной ванной комнаты. Но каждая написанная ею предсмертная записка, даже при том, что она не просила в них кормить ее кошку, оказывалась такой банальной и сентиментальной. Если этим ее словам суждено стать последними, так пусть они хотя бы будут не столь прозаичными. Пусть даже и бесцензурными. Не платите проклятому богом мальчишке-газетчику, дважды не доставившему мне ничего на прошлой неделе, ни цента сверх одиннадцати долларов, которые я ему задолжала. Как и сукину сыну водопроводчику, который требует за прочистку унитаза сорок долларов и вообще считает себя ниспосланным женщинам божьим даром. А затем поцелуйте меня в жопу и прощайте, никудышные, жалкие кучки говна.

Если бы ей удалось продержаться хотя бы до февраля и сходить на выставку Пауля Клее. Вот до этого бы дожить, да и ладно. К тому же был бы и повод пригласить печального мужчину пойти вместе с ней на вернисаж. Однако в последние дни она так легко и часто пускала слезу, что проделала это и прямо перед милой, дружелюбной женщиной, принимавшей членские взносы в Музее современного искусства. И та любезно проводила ее в женскую уборную и принесла ей туда чашку кофе.

Все, что ей теперь требовалось, это хороший снегопад, который навалил бы на нее и ее одиночество здоровенный сугроб. Тогда можно было бы позвонить юному садовнику, чтобы тот приехал и откопал ее. О господи, выпить бы сейчас пива в “Городской таверне” — это было бы не так уж и плохо. Даже порадовать Клиффорда с его малышом, если, конечно, он наберется храбрости, чтобы еще разок побегать под пулями, даже это внесло бы в ее жизнь приятное разнообразие. И ей действительно не помешал бы перепих, за деньги или задаром. А то ползаешь тут и ползаешь со шваброй и пылесосом или стоишь на коленях, отшкрябывая жуткий, коричневый с оранжевым, пол кухни. Задать бы напоследок жару, пока все ее гормоны не погрузились в спячку.

Письма, которые она получала, становились что ни день все более угнетающими. Среди брошюрок, рекламных проспектов и счетов затесался ежегодник выпускниц Брин-Мора. Рождения, смерти, браки. Оплатить бы месячные счета за телефон, электричество и жилье — и все, можно заканчивать. И ведь расходы эти — ничтожно малые по сравнению с тем, что она тратила на Виннапупу-роуд, когда еще там чахла. Ползать на животе перед Стивом, выпрашивая деньги, она не станет ни за что. К тому же, если верить недавно прочитанному ею в колонке светской хроники, новое шоу Стива из разряда “смейся-с-нами” с треском провалилось, а вертихвостка, с которой он успел обручиться, смылась в Ниццу на чьем-то личном самолете.

Счета приобретали вид все более угрожающий, приближался последний срок их оплаты, после которого ее просто отрежут от всего сразу. Да, но если она покончит со всем сейчас, выплачивать долги придется детям. Прежде чем она примет таблетки, нужно добыть откуда-то деньги, которые позволят внести месячную плату за квартиру, погасить счета и оплатить ее похороны. И вот нынче утром, когда страхи ее разыгрались сильнее прежнего, выяснилось, что она кому-то все же понадобилась. Заказное письмо. Она дрожащей рукой расписалась в получении. Затем вскрыла ножом конверт, выложила письмо на кухонный стол. Руки тряслись так, что она залила кофе первый абзац письма.