На первое был земляничный суп с ванильными вафлями, которые следовало накрошить в суп. Затем подали равиоли и шоколадные пирожные в одной тарелке. Еду мы запивали лимонной шипучкой “Физзи”; Верной ужасно насмешил меня, положив таблетку “Физзи” себе в рот, отчего изо рта у него пошли отличные зеленые пузыри. Потом были великолепные лепешки от гамбургеров с прекрасно зажаренным попкорном, а на десерт нам подали сливочную начинку для эклеров, которую можно было есть прямо ложками. Уминая угощение за обе щеки, я испытывал легкий стыд; когда мама узнает, что за ребяческое пиршество устроил мне Верной, она начнет стонать от расстройства — ведь все без исключения блюда “было вредно” есть по отдельности. Не было видно ни намека на овощи — ни моркови, ни шпината, ни брюссельской капусты. С кухни доносился отдаленный запах того, что я принял за тушеную говядину; это означало, что отца все-таки потчуют настоящей едой для взрослых. Скорее всего он даже не догадывается, какой массированной атаке я подвергаю свой желудок. Верной разделял мое счастье; мы наперебой смеялись, слизывая остатки сливочного крема с наших тарелок с алчностью прирожденных сластен.

По ходу обеда Верной расспрашивал меня о разных разностях. Он хотел знать обо мне все. Он спрашивал, чем я люблю заниматься, кто мои друзья, какие книги я предпочитаю читать, какие фильмы мне особенно нравятся. Оказывается, Вер-нон тоже смотрел “Пришельцев с Марса”; это еще больше укрепило взаимопонимание. Он рассказал, что когда-то давно у него был целый сундук, полный комиксов о разных супергероях, но отец заставил его выбросить все эти сокровища. Вер-нон сказал, что когда-то у него было несколько полок, заставленных исключительно книжками приключений “Крутые парни”, но однажды его отец страшно разозлился на него и сжег все книги до единой. Он рассказал, что у него были и все выпуски “Дока Сэвиджа”, и весь Тарзан, и Джон Картер с Марса, и Тень, и “Загадочные истории”, и целый ящик “Эрго-си”, и журналы “Жизнь мальчишки”, но его отец сказал, что Вернон давно уже вырос из этой чепухи, и собственноручно все сжег, а пепел развеял по саду позади особняка. Наконец Верной сказал, что для того чтобы вернуть все это, он не пожалел бы и миллиона долларов, и если я когда-нибудь попаду в такую же ситуацию, то он советует мне стоять насмерть, потому что в этих книжках заключена настоящая магия.

Стоит только сжечь свое волшебство или выбросить его в мусор, ты не сможешь думать ни о чем другом, только о том, как вернуть это волшебство. Ты становишься нищим, попрошайкой.

— Мне нужно было продолжать носить короткие штаны, — в конце концов сказал Верной.

— Что? — не понял я. Я никогда не видел, чтобы Верной носил штаны. Хоть какие-нибудь.

— Однажды я написал книгу, — сказал он.

— Да, я знаю. Моя мама читала ее.

— А ты не собираешься стать писателем, когда вырастешь?

— Не знаю, — замялся я. — Может быть.., если удастся — Мне очень понравился рассказ, который ты написал. Было время, я тоже писал рассказы. Отец говорил, что он не имеет ничего против такого хобби, но при этом мне ни на минуту нельзя было забывать, что когда-нибудь ответственность за все это ляжет на мои плечи. Он все время это повторял.

— За что “все это”?

— Я не знаю. А он так и не сказал мне больше ничего.

В этом был какой-то смысл.

— А почему вы не написали больше ни одной книги? Верной хотел что-то ответить; его рот открылся, потом закрылся снова. Примерно с минуту он просто сидел, глядя на свои руки, на пальцы, измазанные сливочным кремом. Внезапно его глаза заблестели.

— Во мне была только одна книга, — наконец ответил Верной. — Я написал первую книгу, принялся искать внутри себя следующую и искал довольно долго. До сих пор ищу. Но во мне больше ничего нет. Ничего не было позавчера, и ничего нет сегодня.., не думаю, что что-нибудь появится завтра.

— Но как же так вышло? — удивился я. — Разве вы не можете просто придумать сюжет?

— Придумать? Послушай, я тебе кое-что расскажу.

Я принялся терпеливо ждать.

Верной глубоко вздохнул, потом так же неторопливо выдохнул. Его взгляд расфокусировался, словно бы он всеми силами старался не уснуть, но сон неудержимо тянул его в свой тихий омут.

— Жил-был мальчик, — внезапно заговорил Вернон. — Однажды он решил написать книгу про город. Про маленький город, такой же, как наш Зефир. Принявшись за дело, мальчик упорно писал свою книгу, медленно продвигаясь к намеченной цели. Для того чтобы написать книгу так, как нужно, ему потребовалось почти четыре года. И покамальчик писал свою книгу, его отец… — Голос Вернона снова стих.

Я ждал продолжения.

— Его.., отец… — Верной нахмурился, очевидно, стараясь собраться с мыслями и ухватить нить повествования. — Да, — воскликнул он. — Его отец постоянно говорил, что его занятие — просто глупость, и ничего больше. Отец твердил это с утра до вечера. “Ты глупец, — говорил он, — сумасшедший глупец. Все свое время ты тратишь на свою книгу, тогда как ты должен изучать дело, семейный бизнес. Потому что для того я тебя растил. Чтобы ты продолжал семейное дело. Не для того я тратил на тебя деньги, чтобы разочароваться в тебе, видя, как ты упускаешь свой шанс. Я вырастил тебя, чтобы передать тебе бразды правления, и твоя мать смотрит из могилы, потому что ей тоже стыдно за тебя. Ты разбил ей сердце, когда бросил колледж, из-за тебя она приняла таблетки и рассталась с жизнью, только из-за тебя и ни из-за кого больше, Ты бросил колледж, и деньги, потраченные на тебя, пошли на ветер. С таким же успехом я мог просто выбросить эти деньги в окно — ниггерам или белой рвани”.

Верной мигнул, что-то в его лице изменилось, будто эти слова потрясли его с новой силой.

— “Неграм, — поправил отца мальчик. — Нужно быть культурным, папа”. Ты понимаешь меня, Кори?

— Я.., не совсем…

— Тогда глава вторая, — продолжил Верной. — Прошло еще четыре года. Все эти четыре года мальчик терпеливо переносил издевательства, насмешки и ругань отца. И продолжал писать свою книгу о городе и о людях, которые в нем живут, благодаря которым город таков, каков есть. Быть может, в книге не было никакого сюжета, скорее всего так, там не было ничего такого, что с первых же страниц берет вас за глотку и до последних страниц трясет так, что все ваши кости стучат, — но эта книга была о жизни. Там были течения и голоса, все те незаметные повседневные мелочи, из которых складывается память живущего. Повествование в книге текло плавно, но непредсказуемо, как река; нельзя было сказать, куда вас вынесет следующий поворот или излучина, пока не увидишь это собственными глазами, но само путешествие было завораживающим и сладким и хотелось, чтобы оно не кончалось никогда. В книге была та настоящая жизнь, которой не было в существовании мальчика.

Верной опять замолчал и уставился в никуда. Я заметил, как его скользкие от крема пальцы крепко вцепились в край стола.

— Потом мальчик нашел издателя, который согласился выпустить его книгу, — продолжил рассказ Верной. — Настоящего издателя в настоящем издательстве в самом Нью-Йорке. Ты, наверное, знаешь, что именно там находится сердце нашего мира. Там выходят в свет книги, тысячами и сотнями, и каждая из них — это дитя, не похожее на других; некоторые из них ходят ровно и прямо, а другие рождены калеками, но все они появляются в большой мир оттуда и только оттуда. Так вот, мальчику позвонили из нью-йоркского издательства и сказали, что готовы выпустить книгу при условии, что он слегка ее изменит, и готовы объяснить суть этих изменений, от которых книга только выиграет. Мальчик очень обрадовался, он был горд и сказал, что согласен, что сделает все от него зависящее.