– Великолепное, – выпалила Милу.

– По-моему, негостеприимное, – возразила Лотта. – Ворота на замке, фонарей нет, а табличка доверия не внушает.

– Они, наверное, спать уже легли. Идём, внутри будет еда и тепло.

«И мои родители», – подумала она.

Сдержавшись, чтобы не метнуть на Сема победный взгляд, она ринулась к узкому каналу: его воды бежали вдоль входа под деревянным мостом, на котором возвышались ворота. Поправив на плече корзинку в форме гроба, Милу приблизилась к кромке льда. Лотту она держала за руку и не отпускала. Лёд находился слишком низко, чтобы на него можно было шагнуть, поэтому, понадеявшись на лучшее, девочка спрыгнула вниз, увлекая подругу за собой.

Обе приземлились с глухим стуком, и лёд остался целым.

– Милу! – крикнул Сем. – Не слишком удачная мысль! На знаке написано…

– Этот знак для чужих, не для семьи, – бросила Милу через плечо. – Давай же!

Звук ударившихся об лёд подошв ботинок был единственным ответом на её слова. Свободной рукой Милу схватилась за железный столб и вместе с Лоттой выбралась на берег по другую сторону ворот. Спустя несколько секунд к ним присоединились Эг, Сем и Фенна. Недавно выпавший снег громко хрустел под ногами, когда они почти вслепую медленно брели к мельнице. Даже когда они подошли к ней, Милу всё равно могла разглядеть только красную кирпичную стену фасада.

Три минуты они потратили на то, чтобы найти вход. Раздался треск и шипение, когда Сем зажёг спичку и протянул Милу горящую свечу. Та подняла её повыше. Двухстворчатые двери были сделаны из толстых дубовых досок и выкрашены чёрной краской, которая уже отслаивалась. На железных крюках слева и справа висели стеклянные светильники, тёмные и треснутые. В центре дверей располагалось железное кольцо, вделанное в пасть льва.

Радостная дрожь пробежала по телу Милу. Этого момента она ждала целых двенадцать лет. Семья теперь в шаге от неё.

Милу была вынуждена подняться на цыпочки, чтобы дотянуться до кольца. Обхватив замёрзшими пальцами железный обруч, она ударила три раза, коротко и резко, громкий стук зловеще разнёсся в тихой ночи. Девочка затаила дыхание, ожидая услышать звук приближающихся шагов, пытаясь представить удивлённые лица родителей, когда они распахнут двери и обнаружат свою дочь, стоящую у порога. Интересно, к ней выйдет папа или мама? Они её узнают? Конечно, узнают, как и она сама – их.

Милу не шевелилась, закусив губу, но вокруг по-прежнему звенела только тишина, громко и оглушительно. Полуулыбка девочки погасла. Она дёрнула за ручку, и створка со стоном распахнулась вовнутрь. Перед ней была темнота, свечка потухла.

– Я не хочу туда идти, – нервно прошептал Эг и посмотрел на Фенну: встревоженные физиономии ребят белели под воротником общего пальто.

– Не о чем беспокоиться, – заявила Милу и высвободилась из пальто, которое делила с Лоттой, не обращая внимания на остро жалящий холод.

– Постой, – произнёс Сем.

Девочка подумала, что он хочет остановить её, и приготовилась к новому спору, но он лишь порылся в мешке из-под муки, вытащил спички и свечи и раздал их всем, после чего снова зажёг свечку Милу и ободряюще улыбнулся.

Держась поближе друг к другу, все пятеро подняли свечи, и огонь сразу же образовал вокруг детей сияющий ореол. Затем они ступили внутрь и очутились в тесной квадратной прихожей.

Несколько пар деревянных башмаков висели на крючках на стене. Милу шагнула вперёд и краем глаза заметила человеческий силуэт возле шкафа. Пламя свечи затрепетало, когда девочка резко обернулась, а тени бешено заплясали на каменном полу.

– Папа?..

Её голос стих, когда тени замерли. Милу поняла, что это не силуэт человека, а стойка для пальто, на верхушку которой залихватски нахлобучена шляпа.

Милу поспешила дальше, налево по низкому коридору, который привёл её на почти полукруглую кухню. У центральной стены находился очаг, над которым на крючках были подвешены горшки и сковородки. Под окном примостились маленький стол и два стула. Девочка подняла свечу над головой. Высокий гардероб и два шкафчика аккуратно выстроились вдоль другой стены, рядом с раковиной. А шкаф-кровать[10] с распахнутыми дверцами занимал почти всю третью стену. Милу видела, что там никого нет, а ярко-зелёное покрывало аккуратно подоткнуто.

Она облизнула сухие, потрескавшиеся губы.

– Папа? Мама? Это я… Милу.

Положив корзинку-гроб на стол, она провела пальцем по спинке стула. На подушечке остался толстый слой чёрной пыли. Милу вгляделась в залёгшие в глубине кухни тени и шагнула вперёд, что-то хрустнуло у неё под ногой. Весь пол оказался усеян осколками глиняной посуды.

– Какой беспорядок, – сказала Лотта. – Что здесь случилось?

– Наверное, они слишком заняты, чтобы убираться, – ответила Милу. – Они будут вне себя от радости, когда узнают, что я вернулась и могу им помочь.

Она направилась к следующей двери и очутилась в гостиной примерно такого же размера, что и кухня. У центральной стены находился камин, холодный и пустой, на каминной полке не было ничего, кроме пыли. Напротив, рядом с окном, расположились два кресла-качалки, на спинки были наброшены покрывала, а на сиденьях лежали подушки. Здесь же стояли шкафы, забитые толстыми книгами, и был ещё один шкаф-кровать красного дерева с закрытыми дверцами.

Отдав Лотте свечу, Милу распахнула дверцы. Её взгляд упёрся в стёганое красное покрывало, застилавшее постель.

С её губ сорвался вздох разочарования.

– Милу, – произнёс Эг, – может, нам стоит вернуться…

Но она бросилась к очередной двери и оказалась в коридоре, в котором они были в самом начале: они обошли весь первый этаж.

Девочка в отчаянии посмотрела на друзей.

– Они наверху, я уверена.

Забрав у Лотты свечку, она метнулась к лестнице и быстро полезла вверх, еле дыша и пошатываясь от усталости. Лестничная площадка на втором этаже была маленькой, стены – скруглёнными, а единственная дверь – закрыта.

Милу толкнула её. Из-за двери на неё взглянуло белое лицо, человек слегка склонил голову набок. У девочки замерло сердце.

А затем она увидела, что это не лицо, а вытянутая мордочка.

И острые уши.

И… стежки на… хлопковой коже.

Милу прищурилась. Глаза на физиономии оказались нарисованы. На конце мордочки пришита пуговица. Из шеи торчала набивка, а тело было облачено в добротно пошитый костюм из мягкого амстердамского бархата тёмно-вишнёвого цвета.

Лотта и Сем поднялись по лестнице и встали рядом, белизной их лица не уступали тому, что предстало перед ними.