Да, по своей воле Александр Васильевич не стал бы вступать в брак. Но, кроме его воли, была еще воля его отца, Василия Ивановича. Он-то как раз хотел, чтобы сын женился, хотел иметь внуков, наследников славного рода шведского воителя Сувора, в XVII веке прибывшего на Русь и поступившего на службу к царю Михаилу Федоровичу. Сын Александр отца уважал и против его воли пойти не мог. «Меня родил отец, и я должен родить, чтобы отблагодарить отца за мое рождение», – говорил он своему адъютанту и преданному другу Фридриху Антингу.

Но еще важнее было другое соображение, более высшего порядка. Александр Суворов считал, что жениться и заводить детей мужчина обязан, потому что так велит Бог. А в Бога Суворов верил истово и никаких колебаний на этот счет никогда не испытывал. «Богу не угодно, что не множатся люди», – говорил он тому же Антингу, объясняя свое решение о браке.

В этом Александр Васильевич действовал так же стремительно, как воевал и как вообще все в жизни делал. Невесту, княжну Варвару Прозоровскую, представительницу древнего и знатного рода, он не выбирал – за него выбрал отец. Ну, а раз самое трудное и муторное дело было сделано и никакого ухаживания и пожимания ручек не требовалось, можно было не тянуть. Одолев очередное турецкое войско под городом Гирсово, Суворов отпросился в отпуск и поехал в Москву. Сразу же по приезде он сделал предложение невесте, получил согласие и стал готовиться к свадьбе. Перед самым Рождеством состоялось обручение, а свадьба была назначена на январь следующего года.

Следует заметить, что семье Прозоровских это самое согласие далось нелегко – не легче, чем жениху решение о браке. Невеста, впервые увидев будущего мужа, пришла в ужас и жаловалась маменьке:

– Уж до чего страшен, до чего страшен, слов нет! Словно крокодил какой, про которого в книжках пишут. И нравом странен. Что это он все букой смотрит? Пока в гостиной сидел, слова мне ласкового не сказал. А уж чтобы стишок в альбом написать, о том и речи нет.

– Воду с лица не пить, – отвечала на то маменька. – Стерпится – слюбится. А что стишков не пишет – на что они тебе? Ты у нас, чай, не монашка, чтобы книжки читать. Да и то рассуди, душа моя, – если мы его сейчас отвергнем, когда другой жених подвернется?

Это было серьезное соображение. Варваре шел уже 24-й год, в девках она явно засиделась. Еще годик – и не дождешься жениха, уже никакого. И потом, в Москве было известно, что «странный нравом» корпусной командир Суворов люб императрице Екатерине Алексеевне, что государыня отличает его от других генералов и следит за его успехами. А это многое сулило в будущем.

В общем, 24 января свадьба была сыграна, и молодые поселились в доме Суворовых на Ордынке. Здесь новоиспеченную госпожу Суворову ожидали удивительные открытия, и следовали они каждый день. Муж и правда оказался странен: спать норовил на солдатской койке, чуть не на полу, вставал до света, обливался холодной водой, каждый день был на обедне, причем сам пел в церковном хоре. С супругой Александр Васильевич старался быть ласков, но видно было, что супружеской жизнью он тяготится и ждет не дождется отъезда в армию.

17 марта 1774 года в дом генерал-майора Суворова пожаловал личный посланец императрицы граф Растопчин. Он привез известие о том, что государыня пожаловала Суворову очередное воинское звание генерал-поручика. Одновременно с этим посланец императрицы сообщил, что Александру Васильевичу приказано завершить свой отпуск и вернуться в действующую армию – предстояли новые сражения.

Новоиспеченный генерал-поручик принял сообщение о новом звании сдержанно, как нечто само собой разумеющееся. Гораздо больше его обрадовал приказ о возвращении в армию.

– Как славно! – говорил он Антингу за обедом. – Ее величество словно мои желания угадала. Давно я турку не бил!

Обедали они втроем. Третьим лицом за столом была не жена Варвара, как можно было подумать (Александр Васильевич привык обедать в семь утра, а Варвара Ивановна к такому странному обычаю привыкнуть никак не хотела), а человек совсем посторонний, приехавший вместе с графом Растопчиным. Звали этого приезжего Кирилл Андреевич Углов. Ему было сорок с лишним, как и хозяину дома, он был невысок, светловолос, с глазами стального цвета и взглядом такой же твердости. Лицо обветренное, загорелое, видно было, что человек этот подолгу бывал на открытом воздухе. Пребывал Кирилл Андреевич в чине полковника. Как сообщил граф Растопчин, представляя своего спутника, полковник Углов отличился в сражениях под Рымником и Силистрией, был тяжело ранен и проходил лечение в Санкт-Петербурге. Теперь он возвращался в действующую армию и высказал желание непременно сражаться под началом генерала Суворова, такое его желание было командованием уважено. Потому, дескать, граф и решился привезти полковника с собой в Москву, чтобы представить его будущему командиру.

– Впрочем, если ваше превосходительство сочтет мою просьбу служить под вашим началом слишком дерзкой, я готов принести извинения за вторжение и отправиться в Валахию, – сказал вслед за тем сам Углов.

Суворов оценивающе взглянул на полковника, уголок рта у него дернулся, словно в усмешке, и он произнес:

– Дерзость – не грех. Дерзость, она же смелость, города берет. Оставайся, полковник, обедать будем. Поживешь у меня денек, а там вместе в армию поедем. Тут я к тебе пригляжусь, решу, где тебя лучше использовать.

И вот теперь полковник Углов сидел за столом, ел деревянной ложкой гречневую кашу (Суворов мяса не признавал, равно как и разносолов, и всегда ел самую простую пищу – еще один повод для постоянного изумления и возмущения молодой супруги) и прислушивался к разговору, что шел между командиром корпуса и его адъютантом.

– Ах, как славно, что скоро услышу я свист пуль! – говорил Суворов. – Нет для моего уха музыки слаще!

– Но вы ведь не можете отрицать, что мирная жизнь имеет свои преимущества, – заметил на это Антинг. – То же супружество, хозяйственные заботы, устройство дома… А поэзия, театр, прочие искусства?

– Конечно, все это имеет свою прелесть, – отвечал Суворов. – Но я так устроен, что этой прелести вовсе не чувствую. Я понимаю, что, раз всемогущий Господь создал все эти предметы мирной жизни, значит, они ему угодны. Но меня радуют лишь подвиги ратные и связанные с военной жизнью лишения. Ты думаешь, зачем я каждый день обедню стою да на клиросе пою? Чтобы грехи свои замолить и хоть таким путем к мирной жизни приобщиться.

– Позвольте и мне, ваше превосходительство, вопрос задать, – подал голос Углов. – Только ли испытания и геройства военные вас прельщают или также возможность иметь власть над людьми? Может, Господь создал вас, чтобы властвовать?

Суворов несколько секунд размышлял, затем воскликнул:

– А ведь ты прав! Командовать я и правда люблю. Когда начинал службу (а начинал я в самых простых должностях, даже интендантом был), мне трудно было свой нрав смирить, другим подчиняться. Но я смирял, потому что так надо, потому что военный устав так написан: есть командиры, а есть подчиненные. Но лишь получил я в свои руки первую команду, роту, как понял, что тут и есть мое призвание.