встречной... только неровный, качающийся жёлтый свет от зажженного фонаря на облучке возле кучера, скрип полозьев по снегу, изредка всхрап неторопливо бегущей лошадки. Да бесконечная, заунывная песня кучера. Понятно, поет, чтобы не уснуть в монотонном движении. Изредка попадались небольшие деревеньки, в подслеповатых окошках виднелся жидковатый свет, да курились дымком печные трубы. Видела пару больших зданий в сторонке от деревенек, наверняка усадьбы помещиков. Где-то меня ждёт и теперь уже мое поместье. Под эти неторопливые мысли я и задремала...

В полудрёме ли, во сне ли неглубоком, но привиделось мне нечто несусветное. Например, приснился мне наш новый начальник, отталкивающий от себя рыдающую и цепляющуюся за него Лидочку. Вот отталкивает он ее и говорит своим бархатным голосом.

-Ах, Лизонька, если бы я только знал! Вы такая необыкновенная! Ваши прекрасные глаза бередят мне душу и лишают сна! А какой вы работник незаменимый! Нет мне прощения и покоя!

Потом начальник с Лидочкой куда-то исчезли, зато появилась бабушка Мария в платье Елизары Леопольдовны и сурово мне выговаривающая.

-Лизка, не будь дурой хоть теперь! Вспомни все, чему я тебя учила, ведь ты умеешь, да лодырь ты невыносимый! Вспомни, чем ты на работе занималась! Может, хоть теперь одумаешься!

Я что-то пыталась вякнуть в свое оправдание, но бабушки уже не было. Вместо нее в кресле, в бархатном халате, сидел пожилой, седой мужчина, внимательно меня разглядывающий. Голос у него оказался слабый, тихий.

-Ты сильная, Лизонька, ты справишься, я верю в тебя...

Глава 11

Проснулась я резко. Оказывается, мы стояли на небольшом пригорке и кучер уже несколько раз меня окликает.

-Барышня, подъезжаем мы к Арсентьево. Вот одна деревня, там, за леском, ещё одна, а вон туды, в сторонке и сама усадьба на пригорке будет.

Он кнутовищем тыкал в непроглядную тьму. Что он там видел - для меня осталось загадкой. В деревне, да ещё и зимой, спать ложатся рано, поэтому не было видно ни света в окнах, ни людей на улице. Мы поехали в усадьбу. Лошадка, как будто чуя скорый отдых в конюшне, хорошо прибавила в скорости. За пазухой завозился проснувшийся кот, высунул морду, нюхнул воздух, скривился, пробормотал "Мороз!" и скрылся опять под шубой. И впрямь, к ночи мороз усилился, чувствительно щипал нос и щеки. Ноги в теплых ботинках не замёрзли, а вот руки в тоненьких перчатках совсем заледенели. Зато отступила нервозность, страх перед будущим, но наступило полное отупение и безразличие. Я настолько устала ото всего этого, от долгой дороги, от холода, что мне стало все равно. Ещё этот сон опять напомнил мне мою прежнюю жизнь... И как защита мозга и эмоций - безразличие.

Стучались мы в ворота усадьбы долго. Наконец, вдали показался жёлтый свет фонаря и дребезжащий старческий голос сказал.

-Кого там нечистый носит по ночам? У нас все дома, а чужих нам не нать!

Кучер обернулся на меня, и я ответила. - Открывай, барышня Елизавета Ивановна домой приехала!

Голос за воротами охнул, кто-то суетливо отпирал кучу запоров, звали какого-то Проньку, затлел огонек на крыльце у дома... Ворота медленно и торжественно, со скрипом распахнулись, и мы въехали в усадьбу. В темноте я практически ничего не видела, только слабо освещенные двери дома. В окнах заполошно мелькал свет, видимо, мой приезд вызвал такую суматоху.

Я зашла в дом, в прихожей темновато, но какие-то люди присутствовали. От тепла иголочками закололо замёрзшие пальцы, щеки, нос. Кто-то тащил мои вещи. Я, не глядя ни на кого, равнодушно сказала в пространство.

-Кучера накормить, устроить на ночлег. Мне горячую ванну, ужин и постель. Обо всём поговорим завтра.

И пошла следом за пожилой женщиной в салопе каком-то, со свечою в руке. Она провела меня по широкой лестнице наверх, на второй этаж. За поворотом коридора, видна была настежь распахнутая дверь в освещённую комнату, туда тащили мои вещи, ванну, ведра с водой...

Комната, в которую я зашла, как раз соответствовала тем описаниям девичьих светелок из романов девятнадцатого века. Не слишком большая, освещённая двумя керосиновыми лампами, у одной стены неширокая, но пышная кровать, с кучей подушек и подушечек под кружевной накидкой, покрытая пёстрым лоскутным покрывалом. Коврик из меховой шкуры на полу возле кровати. Рядышком маленькая тумбочка. У противоположной стены - несколько деревянных сундуков, обитых металлическими узорчатыми пластинами. Надо полагать, это аналог шифоньера. Рядом небольшой туалетный столик с овальным зеркалом в раме с завитушками. На столике стояло пара резных шкатулок, рядом лежали гребни, ленты, ещё какая-то девичья мелочь. Невысокий узкий шкафчик, на верхних полках несколько книжек, внизу стоят баночки с красками, в высоком узком стакане - кисти для живописи. Рядом со шкафом - письменный столик, тоже узкий. У окна, занавешенного кружевной занавеской и дополнительно украшенным морозными узорами, стоял мольберт с холстом, закрытым тряпицей. Все это я разглядывала, сидя на вычурном, с гнутыми ножками и спинкой стульчике. Шубку у меня приняла все та же пожилая женщина, ахая и разглядывая мех, гладя морщинистой ладонью подклад. Я просто сидела молча, ожидая невесть чего. Может, того, что закончится вся эта суета? Наконец, из комнаты вышли все, ванну стыдливо закрыв ширмочкой с разрисованными бумажными стенками. Китайская, что ль? Я устало поднялась со стула, решив раздеться. Фиодор таинственно сверкал глазами из-под кровати. Он благоразумно убрался туда сразу, как зашли в комнату, радея о целостности своего хвоста. Только я наклонилась, чтобы снять ботинки, как вошла давешняя старушка с большой простыню в руках. Увидев, что я хочу снять обувь, бросила ее на кровать, шустро подкатилась ко мне и начала помогать мне. Но мне это было настолько дико, что я испуганно начала отталкивать ее, неловко бормоча.

-Нет, нет, не надо! Я и сама не инвалид, разуться смогу.

Бабка вытаращилась на меня.

-Ить говорила я батюшке твоему, что ни к чему барышне все эти институтья! Нешто чему хорошему там научат? А писать - читать и дома научилась, шить - вышивать умеет. Что ещё барышне надо? Теперь вот к старой няньке Семенишне, как к чужой, словечка не сказала даже!

Я немного смутилась, и впрямь, ведь они приняли меня за другую Лизу.

-Прости, Семенишна, все сразу свалилось на меня, смерть папеньки, дальняя дорога… устала, замёрзла. Завтра будет лучше, правда! А сегодня помыться бы и спать. Если есть чего, то и поела бы.

Семенишна засуетилась, то убирая мою обувь, то помогая мне снимать платье, попутно удивляясь столичным модам. Это она колготки с бюстгальтером увидала. Хорошо, трусы под