Он стоял на воротах, готовясь ловить мяч, и ему очень шли серый шерстяной свитер с высоким горлом и надвинутая на глаза кепка.

Именно он в компании с другими увлеченными футболом молодыми людьми основал “Сиденхем грассхопперс” – это было за год или два до их свадьбы, – и, оглядываясь на те далекие дни, миссис Стивенс с трудом могла представить свою раннюю замужнюю жизнь без суеты и азарта футбольного клуба.

Когда Стивенсы уезжали в отпуск на медовый месяц, члены клуба устроили им чудесные проводы и прицепили к кэбу старый футбольный мяч. Они преподнесли молодым именную чернильницу клуба, а кое-кто даже незаметно вручил им небольшие подарки лично от себя. Это было чудесное время.

Мистер Стивенс продолжал играть еще пару лет после свадьбы, а потом стал секретарем. Какими счастливыми, насыщенными, суматошными были те годы для ее мужа – и для нее тоже! Клуб сильно разросся с момента основания, и к тому времени у них играли две команды, а иногда и три. Каждый вечер мистер Стивенс усердно работал, иногда засиживаясь допоздна: он рассылал командам карточки с напоминаниями о матче, вел протоколы, составлял расписание игр и делал еще сотню других вещей. Он часто получал с утренней почтой три-четыре письма и открывал их за завтраком. Иногда приходили застенчивые молодые люди, которые решили присоединиться к клубу и просили о встрече с мистером Стивенсом; он был очень весел и доброжелателен с ними, хлопал их по плечу, спрашивал, играли ли они раньше, готовы ли много трудиться и хватит ли им упорства. Иногда приходили члены комитета, которые хотели что-то обсудить с ним конфиденциально, и он приглашал их в гостиную, закрывал дверь и вел с ними долгие, тихие и таинственные беседы, а миссис Стивенс варила кофе, и, когда ее звали, подавала его с коробкой имбирного печенья. Она никогда не приносила кофе, пока муж не позовет, потому что он говорил с гостями о чем-то очень секретном и важном.

Каждую субботу они приходили на площадку, чтобы посмотреть домашний матч. За боковой линией, по центру поля, была специально отведенная для важных зрителей площадка, откуда за игрой наблюдали представители комитета и другие члены клуба с женами, а в дождливые дни туда клали доски, чтобы они не промочили ноги. Эта группа была не такой шумной, как обычная толпа болельщиков; время от времени они кричали, поддерживая игроков, но никогда не улюлюкали и не свистели. В перерыве мужчины собирались вместе и негромко беседовали, изредка подзывая капитана команды, а их жены оживленно разговаривали немного поодаль.

Иногда какой-нибудь молодой человек, проходя мимо со своей подружкой, говорил вполголоса: “Видишь вон того парня? Это Стивенс, секретарь”, и мистер Стивенс делал вид, что не слышит, но слегка приосанивался, чтобы девушка лучше его видела, а миссис Стивенс трепетала от гордости. После матча они возвращались домой пить чай, и время от времени кто-нибудь из членов комитета с женой присоединялся к ним. Дик был тогда маленьким мальчиком лет пяти, и мистер Стивенс подхватывал сына на руки и показывал друзьям со словами: “Когда-нибудь из него вырастет хороший футболист!”, а те смеялись и отвечали: “Пусть защищает ворота, как папа!” Это были прекрасные дни, хлопотливые, напряженные дни – и тянулось это долго.

Но никакой футбольный клуб не может противостоять течению времени. Старшие члены клуба – близкие друзья мистера Стивенса – один за другим вышли из его состава. Кто женился, кто переехал, кто перестал увлекаться футболом и нашел себе новые занятия, и постепенно их места заняли люди помоложе – еще пару лет назад они пришли сюда робкими мальчиками, а теперь превратились в серьезных членов комитета и не боялись высказать собственное мнение.

Хотя многие из старых приятелей мистера Стивенса ушли, сам он оставался секретарем клуба и уважаемым человеком, – но если раньше он был важной частью прежней ревностной команды основателей, то теперь все немного его сторонились. В нем видели скорее сурового отца, нежели веселого и добродушного вратаря, который теперь стал секретарем и который всегда шутил даже с самыми младшими игроками. Вместо того чтобы смеяться над его шутками, молодые люди стали относиться к нему с почтением: он не мог сойтись с ними так близко, как раньше.

Потом он стал беспокойным и замкнулся в себе, и это тревожило миссис Стивенс. Он по-прежнему работал в клубе допоздна и был в курсе всех важных событий, но создавалось ощущение, что он делает это с тяжелым сердцем.

Именно после ежемесячных заседаний комитета он казался особенно озабоченным и подавленным, а потом наконец наступил вечер, который глубоко врезался в ее память.

После ужина он сел за стол, чтобы заняться своей еженедельной обязанностью – заполнением карточек, – но вдруг поднялся, бросив недоделанную работу, прошел по комнате и встал перед камином.

– Общее собрание в следующий четверг, – сказал он, – и я намерен уйти из клуба.

Не успела миссис Стивенс придумать, что ответить, как он обрушил на нее ужасающий словесный поток, полный горечи, которая накопилась в нем за долгие дни молчания и все это время стремилась вырваться наружу.

– Просто потому, что я работаю в клубе из года в год – с момента его основания, – просто потому, что я пашу как лошадь, не жалуясь и не требуя благодарности, они принимают всё как должное! Они думают, что я механическая кукла, у которой не кончается завод! Они думают, что мне это нравится! Они думают, что я цепляюсь за эту работу, потому что мне больше делать нечего! Они думают, что я в восторге от того, какими важными вещами занимаюсь! Они считают себя великими благодетелями, раз позволяют мне работать дальше! Эти дураки не понимают, что никто не справится с этими обязанностями так, как я!

– Но… но… ей-богу, ты же не собираешься уходить на самом деле? – пробормотала она.

В его глазах блеснуло веселье, и это ее успокоило. – Посмотрим, – сказал он. – Думаешь, они дадут мне уйти? Думаешь, они меня отпустят? Они прекрасно знают, что клуб развалится, если я его брошу. Нет, – продолжал он уже спокойнее, – пожалуй, я не уйду, но устрою им хорошенькую встряску – да так, что они приползут ко мне с горячей благодарностью и будут на коленях умолять остаться.

Она знала, что в последующие ночи он спал очень мало. По вечерам он еще усердней прежнего работал над протоколом общего собрания и дважды ходил в “Единорог”, чтобы убедиться, что большой зал готов к четвергу. Он отправил некоторым старшим членам клуба открытки и шутливо попросил их не лениться и прийти на собрание.

Она по-прежнему ясно помнила тот вечер четверга десять лет назад. Дети были совсем маленькими и не заметили, как мало съел их отец за ужином.

– Я возьму ключ, – сказал он. – Не жди меня. Ты же знаешь, как эти встречи затягиваются.

С этими словами он застегнул пальто, зажег трубку, вышел под моросящий дождь на Корунна-роуд и свернул за угол к “Единорогу”.

Она не скоро узнала все подробности того, что произошло на собрании; день за днем она связывала в единую историю обрывки, которыми с мертвенным, жутким спокойствием делился с ней муж.

Деловые обсуждения проходили монотонно и без происшествий, пока не наступил черед выборов членов правления на предстоящий год.