Трансакционные издержки определяют размеры организации, а часто и ее власть, хотя это не всегда очевидно. А поскольку, как будет показано далее, природа трансакционных издержек меняется и их воздействие уменьшается, то рушатся и барьеры, защищавшие власть имущих от новых претендентов. И происходит это не только в сфере деловой конкуренции.

Ход и результаты Второй мировой войны укрепили отождествление размеров с властью. Благодаря американскому “арсеналу демократии”, обеспечившему победу союзникам, за годы войны практически удвоились объемы экономики США и появились крупные корпорации, которые стали образцами массового производства. Победителями в этой войне, разумеется, стали США и СССР – страны, занимавшие огромные территории, а не островные государства вроде Японии или даже Великобритании, которые из-за военных издержек разорились и утратили былую мощь. После войны благодаря накопившемуся потребительскому спросу, подкрепленному сделанными в военное время сбережениями и новыми щедрыми государственными программами, крупные компании стали еще крупнее. Дальше – больше: когда “война за правое дело” переросла в то, что Джон Ф. Кеннеди впоследствии назвал “долгой битвой в сумерках”, из-за борьбы за господство между капиталистическим Западом и коммунистическим Востоком участники холодной войны с обеих сторон стали расширять службу безопасности: у каждой была собственная идеология, причем бюрократические требования выходили за рамки военной сферы и простирались на науку, образование и культуру. Как отметил историк Дерек Либерт в книге “Полувековая рана” (The Fifty-Year Wound), широкомасштабном исследовании, посвященном издержкам холодной войны: “Напряженность положения соответствовала стремлению к размаху, порожденному ранней индустриализацией, глубокой неуверенностью, которую вселила в мелкие организации Великая депрессия, и общей тягой к гигантизму Второй мировой войны: большие профсоюзы, большие корпорации и большое правительство. Рынку при этом уделялось незначительное внимание”{49}.

Вскоре символическое значение размеров и масштаба (вера в то, что предприятия, у которых больше всего шансов выжить и преуспеть, как правило, самые монументальные) практически повсеместно проникло в массовое сознание. И в 1950–1960-е годы ярчайшим примером этого принципа являлся Пентагон, самое большое, если считать по общей площади помещений, административное здание на планете, построенное в годы войны (1941–1943). Этот же принцип олицетворяла и консервативная корпоративная культура IBM, правила поведения и иерархия которой соответствовали главной цели – разработке передовых технологий. В 1955 году компания General Motors, которая одной из первых освоила М-форму организационной структуры и превратилась в ее хрестоматийный пример, первой из всех американских корпораций получила свыше миллиарда долларов чистой годовой прибыли и стала крупнейшей корпорацией в США по показателю доходов компании как части национального ВВП (около 3 %). Только в Америке на General Motors работали свыше 500 тысяч человек, модельный ряд продукции включал 85 автомобилей, а продажи легковых и грузовых машин составляли около 5 миллионов единиц{50}. Бизнесмены вроде Билла Левитта распространили принципы массового производства на другие сферы деятельности – например, строительство домов. Левитт, в годы войны работавший на судостроительном заводе, стоял у истоков развития пригородов: он построил множество доступных домов для среднего класса.

Но бесспорный триумф гигантских организаций, которые во времена холодной войны производили все это изобилие товаров и услуг, порождал и тревогу. Архитектурные критики, например Льюис Мамфорд, сетовали на то, что эти новые “левиттауны” однообразны, а дома слишком удалены друг от друга, чтобы получился настоящий жилой микрорайон. Ирвинг Хау, литературный критик и автор многих работ на социально-политические темы, назвал послевоенные годы “эпохой конформизма”, а в 1950 году социолог Дэвид Рисмен в своем авторитетном труде “Одинокая толпа” с горечью отмечал утрату индивидуализма под давлением бюрократических организаций{51}.

Были и другие поводы для беспокойства. По мере того как крупные организации укрепляли свое положение в самых разных сферах, оказывая влияние на все аспекты человеческой жизни, социальные критики тревожились, что созданные иерархии станут постоянными, что отделит элиту, контролирующую политику и бизнес, от остальных слоев общества и сосредоточит власть в руках правящей группы или класса, притом что организации, следуя неумолимой логике количества, становятся все больше и больше, при необходимости поглощая друг друга путем слияний или деля капиталы в картелях и синдикатах. Кое-кого, причем не только в “левых” и социалистических кругах, беспокоило распространение государственных программ с военной сферы на сферу социального обеспечения, равно как и рост бюрократических образований, созданных для управления ими. Другие же считали концентрацию власти следствием преимущественно капиталистической экономики.

Все эти опасения так или иначе перекликались с идеями Карла Маркса и Фридриха Энгельса, которые утверждали в “Манифесте коммунистической партии” (1848), что правительство в капиталистическом обществе – не что иное, как политическое продолжение интересов частных предпринимателей. “Современная государственная власть – это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии”{52}. В течение последующих десятилетий многие влиятельные сторонники идей Маркса и Энгельса выдвигали различные аргументы, суть которых была общей: марксисты утверждали, что экспансия капитализма влечет за собой усиление классовых различий, кроме того, из-за распространения империализма и финансового капитала по всему миру, эти различия возникали как внутри государств, так и между ними.

Однако усиление крупных иерархических организаций вызывало и очень подробную критику, которая заимствовала тему исследования у Вебера, а аргументы – у Маркса. В 1951 году ученый-социолог Колумбийского университета Ч. Райт Миллс опубликовал труд под названием “Белые воротнички: американский средний класс”{53}. Миллса, как и Рональда Коуза, интересовало возвышение крупных управляющих компаний. Он утверждал, что из-за таких фирм, гонящихся за ростом и производительностью, появилось огромное количество работников, выполняющих монотонные, механические задачи, которые убивают их творческий потенциал, а в конечном счете и способность принимать полноценное участие в жизни общества. Иными словами, Миллс утверждал, что типичный сотрудник корпорации чувствует себя обделенным. Для многих наглядным воплощением этой фрустрации стало предупреждение, которое печатали на перфокартах: благодаря IBM и другим компаниям по обработке данных они стали универсальным символом бюрократизации жизни в 1950–1960-х годах: “Не сгибать, не протыкать и не сминать”.