увидишь, там все свои. Все тусовщики. И никаких французиков. Ты там произведешь фурор, с твоей-то мордашкой. Девчонок там завались. И парней тоже, для меня. Невысоких, бородатых, в меру мускулистых. Да, чтобы сила чувствовалась. Я такое люблю, понимаешь. Хочу, чтобы брали меня как шлюху. Так Реми говорил, постоянно. По-французски. Никто же не понимает. Орал посреди танцпола. «Возьми меня как шлюху! Возьми меня как шлюху!» Он не гей, просто его прикалывало. Ты есть хочешь? Я, может, поел бы, не знаю. Забежим в макдак, а? Нет, ты прав, там видно будет. Да и там «Бургер Кинг» у самых «Золотых ворот», на худой конец выйдем да и купим чего-нибудь. Воппер или что там еще.

Нет, Реми больше не тусит, он не пойдет. Гандо туда теперь нельзя. Крисси спит. Они прощаются. Парень за компом больше не улыбается.

Было кайфово; надо повторить. Звякни Крисси, она мою почту скажет.

В метро народу уже немного. Отдельные гуляки, чуть-чуть рабочих, бомжи. Арман с Тобиасом закидываются бутиратом на платформе. Нужно достать колу, пузырек с жидким, а главное – шприц. Арман все делает уже почти привычно. Он больше не заботится о том, кто он есть. Он гуляет, с легкой душой и спокойным сердцем. Наконец он чувствует, что живет ярче. Он открывает для себя ту сторону существования, которая будто стоит особняком от самого Времени. Полшестого утра, вы обдолбались и только идете тусить – то есть вы занимаетесь этим уже восемнадцать часов, но ваше тело не остановить. Время идти туда, где народ. Веселиться.

– Итак, едем по U2 до Александерплатц. Там пересадка – в переходе макдак; берем чизбургер, и на U8 до Янновитцбрюкке. «Золотые ворота» ровно у выхода наружу. Под мостом, увидишь. Да, маленький чизбургер – то, что надо. Мне должно хватить.

– Как ты сказал, называется станция?

– Янновитцбрюкке.

– Яна…

– Да.

– витс…

– Да.

– брюки. Смешно, когда по отдельности. Погоди, попробую вместе. Йанавитсбрюки. Нет, щас: Янновитцбрюкке. Вот, ура. Янновитцбрюкке. Поможешь мне подучить немецкий? Если хочу здесь остаться, надо уметь говорить. Говорить важно. Говоришь что-то сам – пытаешься понять других. Или те же заказы. С языком всегда все непросто. Ты сближаешься с мыслями людей. Опять же, надо чтобы они себя выражали. Да, надо, чтобы выражали себя. Мало просто слышать, что они говорят. Когда я рисую, я думаю о чем-то, но что я выражаю, если по правде? Не знаю, может, мне бы лучше писать рассказы. Не так-то просто выдать все, что в тебе есть, раздеться догола, как говорят. Ты обязан быть искренним. Простым и искренним. Как великие. Другие, мелкие, врут, и, чтобы им верили, они нарочно все заворачивают в сюжет посложнее. Расчитывают, что мы в нем заблудимся. Обман через заблуждение. И знаешь, работает. Вот и говорят часто так же. Придумывают разные витиеватости, чтобы не слишком обнажаться. Может, и думают так же, не знаю. О, зато про всякие пустяки – заметь, я не про те мелочи, в которых поэзия быта, нет, я о речах бессмысленных в силу их пустоты, – так вот про такие пустяки, да, они могут говорить часами. В голове пусто. Да, наверное, в том и дело – в голове пусто. Или один формалин.

Путь для Армана совсем непривычный. Говоря, он проходит мимо разных деталей метро. Сиденья в вагонах другого цвета, турникетов нет, одна платформа на два направления, поезд приходит справа – все эти привычные кому-то, но не ему, вещи рождают в нем чувство колоссальной свободы.

Пересадка на Александерплатц – длинные коридоры, пустые проходы. На мраморном полу поблескивает отражение ламп. Пройтись бы здесь босиком. Пахнуло гадкой едой, лестница, и вот другая платформа. Удостоверение Армана согнуто желобком, почти сложено. Посередине – толстая белая полоска, которую они делят.

– Давай до середины, остальное я.

Арман приступает к делу; он медленно втягивает запах польского «фена» – запах, которым будет так долго, ежедневно напитывать самые глубины своего носа, что тот останется там навсегда. Первые знакомства с амфетаминами, с которыми он еще свыкнется. «Скорость» сильная, дерет ноздри, надо быть готовым.

– От нее не немеет, как от кокса, но не бойся, скоро перестанешь чувствовать. Не будет ощущения, что порошок летит в мозг, будто ракета. Пара минут – и ты как огурчик, готов дни напролет плясать. И не надо догоняться каждые двадцать минут: увидишь, если взял какой надо, одна дорожка – и на четыре часа баста; ну, только если не наглупишь с жидким. Вот тебе совет: если чувствуешь, что бут слишком забирает, – зюкнуть «скорости» как следует, и все, снова на ногах. Но зато – никакого алкоголя, слышишь, ни капли, а то так в кому и уходят. Ни грамма спиртного, я не шучу братишка, даже пива. Но если жидкого перебрал, если колбасит во все стороны, мышцы сами дергаются, – дорожка «скорости», и ты снова на земле.

«Золотые ворота»

Вход через маленькую железную дверь. Вышибала бородат и внушителен, но Тобиаса он сжимает в объятиях нежно. Представляется Арману по-немецки.

– Hallo, ich bin Armand. Ich komme aus Paris. Alles gut?[12] – единственная выученная Арманом фраза.

– Klar![13]

Справа за проходной – что-то вроде маленького сада, заставленного диванами и креслами. Еще не рассвело. Снаружи людей мало. Сам клуб от проходной слева, под мостом надземного метро. Коридор темный, музыка долбит громко, несколько ступенек вниз – там гардероб, вдалеке бар, кресла, кому надо отдохнуть. Здесь празднично, влажно и времени не существует.

Дальше – еще один зал. Все танцуют лицом к диджею. Атмосфера строгая, движения рваные и ритмичные. Здесь танцуют под минимал, не то что в редких парижских техно-клубах. Парни не лапают девчонок – тут своя пьяная сдержанность. Все закидываются по полной, улетают, но, чтобы остальные тебя уважали, вести себя нужно корректно. Арман быстро это понимает: он считывает обычаи на лету.

На втором этаже туалеты. В кабинки заходят по одному вдвоем, впятером.

Время идет, начинается день. Редкие неоновые огни, пот. «Друффи» потерянно снуют туда-сюда. Вкус бутирата во рту. Все говорят только обрывками фраз: ты как? – напомни, как зовут – да, я из Парижа, приехал рисовать – хочешь чего-нибудь? – поцелуй меня.

Кабинка в сортире. На полу грязь. Арман сжимает в объятиях незнакомую девчонку. Дает ей немного бута. Она приседает, расстегивает ему ширинку, член скользит между губ, миг – и она встает. Они идут танцевать. И вот он уже почти забыл об этом. С ней он больше не пересечется. Как и все,