Но если не поделиться секретом, ногайцы вместе с родом Камаловых в набег более не пойдут. Кому хочется чувствовать за спиной дыхание русских псов, зная, что сосед уходит от погони безопасным путем? Нет, либо тайной дорогой пойдут все, либо никто — и бей это прекрасно понимает. Так что думай, Низиб Камалов, думай. Ты можешь сохранить секрет и остаться в нищете. А можешь поделиться им — и тогда самаркандские купцы станут покупать у тебя русское серебро, меха, посуду, платки, деготь, атласы, зеркала, расплачиваясь полновесными динарами, тогда невольники станут собирать твои юрты перед походом и сидеть на козлах повозок, они станут засеивать и жать поля на твоем зимовье, пилить дрова, чинить утварь, резать скот и таскать на продажу мясные туши. Русские рабыни станут услаждать тебя своим телом, собирать кизяк, вышивать халаты, варить похлебку и чистить котлы, стирать тряпье, ухаживать за детьми. Думай, Низиб, думай.

Аримхан выпил кумыс, занес руку над мисками, немного поколебался, опустил ее на инжир.

— Русские все равно нас выследят, — покачал головой бей. — Русские глупы, но злопамятны. Кинутся в погоню и не успокоятся, пока не попробуют нашей крови. Мои предки всегда шли на Русь вместе со всеми и токмо на обратном пути сворачивали на тайную тропу. Русские гнались за теми, кто не знал секрета. Если мы исчезнем все, они либо разыщут нас, либо обойдут леса и встретят нас на Каме.

Это было существенным аргументом. Гость мысленно признал прозорливость бея: одно дело, когда уходящих врагов становится чуть меньше — тогда просто гонишься за теми, кого видишь. И совсем другое — когда противник пропадает совсем. Тогда его начинают усиленно искать. Настала очередь Аримхана задуматься над своими аргументами — однако у него ответ нашелся практически сразу.

— Мы хотели напасть на русских силами трех родов, уважаемый Низиб-бей, — улыбнулся он. — Четыре сотни нукеров от моего рода, шесть сотен от твоего, девять сотен выставит вотякский хан Фатхи Кедра. Вотякам ведь не нужно уходить за Каму, верно? Ну так пусть они и уходят домой… Сами!

Гость расхохотался, да так весело, что даже камаловский бей волей-неволей улыбнулся.

— Да, вотякам своя дорога, а нам своя, — согласно кивнул хозяин.

— Так ты согласен принять участие в набеге, уважаемый Низиб-бей?

— Двадцать сотен супротив всей вятской земли, — разочарованно покачал головой татарин. — Нас всех вырежут, даже если в поместьях останется только половина русских бояр.

— Их не останется, уважаемый Низиб-бей. — Губы Аримхана уже в который раз тронула довольная улыбка. — Я знаю, как выманить всех бояр из домов на несколько дней. Поместья будут пусты. Только смерды и много, много добра, которое просто ждет, когда истинный хозяин заберет его в свои руки.

* * *

Свияжск появился впереди неожиданно. Только что тянулись по сторонам дороги густые ивовые кустарники, открывались колосящиеся поля и луга с неторопливо жующими траву коровами — как вдруг на расстоянии полета стрелы явились высокие бревенчатые стены с чешуйчатым, крытым дранкой навесом и приземистые башни, из бойниц которых зловеще выглядывали пушечные стволы. У ворот стояла стража из десятка стрельцов с бердышами — но путников служивые не трогали, пропуская всех невозбранно. Военное лихолетье уже давно укатилось от этих мест далеко — далеко на юг, и если кого и опасались местные смерды, так это разбойных шаек, что никак не желали примириться с рукой Москвы над здешними уделами и грабили всех без разбору, как во времена казанской вольницы.

Но к городам черемисские и вотякские шайки приближаться боялись, а потому стрельцы у ворот откровенно зевали, оглядывая проходящих купцов, смердов и прочий люд.

Обоз вкатился под терем[44]надвратной башни, в пахнущий смолистым духом полумрак. Построенный царем всего три года назад город еще не успел растерять лесные запахи, привезенные из густых чащоб. Впереди открылся обширный, плотно утоптанный двор, все еще не застроенный. Назначенная принимать идущие под Казань десятки тысяч ратников, сохранять для них воинскую справу и еду, крепость все еще оставалась слишком большой для немногочисленных пока горожан.

Телеги, словно готовясь занимать оборону, замкнулись в кольцо, внутри которого оказались заводные лошади и сами воины. Освобожденных невольников Касьян исхитрился осторожно оттереть наружу.

— Вот вы и дома, братья. — Скинув подшлемник, боярин Умильный перекрестился и низко поклонился бывшим татарским рабам. — Теперь вам путь открыт во все стороны, к родным порогам. Доброго вам здоровия и счастья на отчине.

А затем, пока никто не успел обратиться с благодарностью, плавно переходящей в просьбу, боярин махнул, зовя за собой, Касьяну и заторопился в дальний от ворот угол, к Тайницкой башне,[45]возле которой поднимался изукрашенный белыми резными наличниками дом воеводы.

Двор управителя приволжской крепости был огорожен невысоким тыном из кольев в полпяди[46]толщиной. От ворога за таким не оборонишься, но скотину чужую али бродяжку безродного он не пропустит. Илья Федотович остановился перед воротами, перекрестился на висящую на верхней, поперечной, балке икону Божьей Матери:

— Спаси, помилуй и сохрани нас, грешных, заступись перед Вседержителем Небесным. Сошли благословение Господне на нас и на дом сей. Пусть пребывают в нем покой и благополучие, да минуют его земные беды, мор и недород…

Пока боярин Умильный громко и обстоятельно читал молитву, во дворе за воротами слышалась беготня, и только когда она утихла, гость, еще раз перекрестясь, степенно вошел в ворота.

Воеводская челядь почти вся разбежалась по углам, оставив у крыльца пару девок, над которыми возвышался опирающийся на посох упитанный и розовощекий воевода Лукашин Петр Семенович, в тяжелой горностаевой шубе и высокой горлатной шапке.[47]Увидев гостя, он, словно в изумлении, слегка развел руки и спустился по широким дубовым ступеням, воскликнув:

— Никак, Илья Федотович пожаловал?! Рад видеть, долгие тебе лета, боярин. Не желаешь сбитня[48]горячего с дороги? Машка, поднеси корец…[49]