Пока они шли по коридору, Амелии оставалось только смотреть на его спину да рассматривать обстановку. На обтянутых шелком стенах основное место занимали парадные портреты маслом. На стене напротив портретов располагалось несколько красивых стеклянных безделушек и элегантные бронзовые настенные подсвечники. Амелия сочла убранство изящным и неброским, по-видимому, отвечавшим вкусу виконтессы.

Через несколько лет после смерти матери отец приказал заново меблировать дом на Фаунтин-Крест — от чердака до подвала. Все вещи, оставшиеся от матери, были погружены на телеги, и от них избавились — ото всех, даже от тяжелых оконных драпировок.

Лорд Армстронг остановился перед двойными дверьми, которые могли вести только в кабинет. Сделав приглашающий жест рукой и склонив голову, он проговорил:

— После вас.

Амелия сглотнула и постаралась избавиться от мыслей о матери. Она вошла в комнату, столь же широкую, сколь и длинную.

— Пожалуйста, располагайтесь поудобнее, — сказал он, пересекая комнату и указывая на несколько кресел перед огромным письменным столом красного дерева.

— После того как мне пришлось сидеть неподвижно почти два дня, я предпочитаю постоять.

Очень часто, как считала Амелия, сидячее положение не самое выгодное, а с каждой истекающей минутой она все больше убеждалась, что с Томасом Армстронгом следует держать ухо востро и ей потребуется нечто большее, чем ум и находчивость.

Томас подавил улыбку. Он и не ожидал ничего, кроме отказа, но всегда следовало определить пределы терпения.

— В таком случае, надеюсь, вы не станете возражать, если сяду я. В отличие от вас я весь день на ногах.

Он сел за свой письменный стол.

Она наблюдала за ним синими глазами, холодными, как российская тундра.

Слишком многие женщины имели склонность болтать без умолку и ни о чем, но эта была совсем иного сорта. Томас продолжал:

— Надеюсь, вы сочтете наши условия приемлемыми.

— Ваши заботы о моем комфорте трогательны, и все же, уверяю вас, они совершенно неуместны.

Конечно, она не утратила своего таланта изъясняться с язвительным сарказмом, отметил про себя Томас. Возможно, она окажется в такой же степени забавной, как и вызывающей ярость.

— Я подумал, что сейчас самое время поговорить о ваших обязанностях. Должен заметить, это вполне сочетается с пожеланиями вашего отца.

— Я в этом ничуть не сомневаюсь, — пробормотала она себе под нос.

Но Томас уловил каждое слово.

— Скажите, милорд, — обратилась она к нему, — вы употребили выражение «поговорить о ваших обязанностях». Но я полагаю, что условия моего наказания уже, если так можно выразиться, высечены на камне. Я имею право высказаться на этот счет?

Он позволил себе тихонько хмыкнуть. Что за освежающая смесь грубости и утонченного аристократизма!

— Сражен! Я намерен сказать, чего я ожидаю от вас. Но прежде чем мы затронем эту тему, мне бы хотелось, чтобы мы оставили нашу неприязнь в прошлом. И потому надеюсь, вы будете называть меня Томасом или Армстронгом, если так вам больше нравится. Я же полагаю, что при сложившихся обстоятельствах следует отбросить церемонии и в знак наших новых, неформальных, отношений вы позволите мне называть вас Амелией…

— Едва ли я в силах помешать тому, что вы будете называть меня, как вам заблагорассудится, но при сложившихся обстоятельствах я предпочитаю, чтобы мои контакты с вами оставались формальными, — возразила она холодно.

Томас надеялся, что она вывихнет шею, — так она вздернула подбородок.

— Значит, я могу обращаться к вам, как мне угодно? В таком случае я выберу что-нибудь подходящее для вас. Согласны?

Он получил удовольствие, видя, как лицо ее вспыхнуло от гнева, а глаза засверкали и обрели столь глубокую синеву, что с трудом можно было разглядеть ее зрачки.

— Мне в голову пришло несколько имен. Но пожалуй, я выберу самое подходящее… Принцесса.

Она замолчала, и молчание ее не предвещало ничего хорошего, а взгляд, направленный на него, был просто смертоносным, и он дивился, почему она еще не вцепилась ему в горло. Потом она глубоко вздохнула и тем самым привлекла его внимание к тому, как поднимается и опускается ее грудь.

Мгновенное возбуждение стало для него шоком. Ее груди не были ни слишком большими, ни слишком маленькими, а как раз такого размера, что поместились бы в его ладони. Он согнул пальцы. Да, и они наверняка упругие и крепкие.

Господи, что с ним происходит? Ему эта девушка даже не нравится. Как это случилось, что его сексуальные аппетиты заставили его стать таким неразборчивым? Несомненно, ему приходилось бывать в обществе более приятных женщин с грудью ничуть не хуже, чем у нее, но никогда с ним не случалось, чтобы на него так внезапно накатывало желание.

Раздосадованный собственной реакцией, он расслышал в собственном тоне ненужную жесткость:

— Я буду ждать вас в этом кабинете каждое утро ровно в восемь. Вам будут предписаны разные обязанности, и я рассчитываю, что каждую из них вы будете выполнять без возражений.

Она стиснула зубы.

— Что касается стола, то я жду, что вы будете столоваться с моей семьей.

Глаза ее расширились, как ему показалось, Одновременно от удивления и неудовольствия.

— Я буду работать на вас и есть вместе с вами? Это решено?

Опираясь локтями о стол, Томас склонил голову набок, и на губах его заиграла легкая улыбка.

— Но дело в том, что у меня в услужении больше нет никого, равного вам по положению.

— Ну, в таком случае я предпочитаю есть в своей комнате, — сказала Амелия, будто у нее был выбор.

— Тогда, возможно, вам придется есть вместе со слугами или в комнате дворецкого с вашей горничной. И если вы уж желаете полного соблюдения протокола, то для вас приготовят другую комнату.

Если она в самом деле хочет, чтобы с ней обращались, как с челядью, он готов пойти ей навстречу.

Ее глаза на мгновение загорелись, и он было подумал, что она собирается ответить. Но она ничего не сказала и не сделала ни малейшего движения.

— Я много об этом думал, — сказал он, чувствуя себя удовлетворенным. — Давайте кое-что проясним до того, как приступим к осуществлению нашего плана. Я не ваш отец. И не буду потворствовать вашим капризам, проявляя даже четверть его терпимости. Пока вы находитесь на моем попечении, вы будете вести себя безупречно. Мы поняли друг друга?

Молчание, последовавшее за его речью, было такого сорта, что можно было ожидать чего угодно: то ли она просто набросится на него, то ли вонзит кинжал ему в сердце. И тут, будто кукловод потянул марионетку за ниточку, голова ее дернулась, и это движение напомнило слабый кивок.

Ах, это было сладостное, божественное, пусть и неохотно данное согласие. И зрелище это было восхитительным, хоть и тяжелым. Он улыбнулся и откинулся на спинку кресла.