Основу дионисийского культа составляли два очень далеких друг от друга начала: свобода и экстатическое веселье удивительным образом сочетались в нем с первобытной свирепой жестокостью. Бог виноделия дарил своим приверженцам и то и другое. Он мог быть для людей и благодетелем, и губителем. Самое ужасное из всех числящихся за ним деяний произошло в Фивах, родном городе его матери.

Дионис явился в Фивы, чтобы установить там свой культ. По обыкновению его сопровождала свита пляшущих и поющих женщин в наброшенных поверх одежд оленьих шкурах и с увитыми плющом тирсами в руках. Они словно обезумели в своем безудержном веселье.

Фиванский царь Пенфей был племянником Семелы, но даже не подозревал, что предводитель этой толпы возбужденных, беснующихся женщин приходится ему двоюродным братом. Он не знал, что Зевс не позволил погибнуть сыну Семелы, находившемуся в ее утробе. Дикие пляски, громкие ликующие песни и в целом вызывающее, эксцентричное поведение чужаков глубоко возмутили Пенфея — бесчинства требовалось немедленно прекратить. Он приказал страже схватить незваных гостей и заточить в темницу — в первую очередь их предводителя, «чародея из Лидии», от вина «румяного с лица». Но едва царь отдал распоряжение, как над ухом раздался суровый голос: «Тот, против кого ты ополчился, — новый бог. Он сын Семелы, спасенный Зевсом, и вместе с божественной Деметрой величайший покровитель человека». Это вещал старый слепой прорицатель Тиресий[97], почитаемый в Фивах мудрец, лучше других ведавший волю богов. Однако, обернувшись, чтобы ответить, Пенфей увидел Тиресия, обряженного так же, как сумасбродные вакханки: на седовласой голове венок из плюща, согбенные плечи покрыты оленьей шкурой, в дрожащей руке какая-то странная палка с сосновой шишкой наверху. Царь смерил его взглядом и издевательски высмеял, а потом велел убираться с глаз долой. Этим Пенфей подписал себе приговор: отныне он лишился возможности слышать предостережения свыше.

Стражники привели Диониса к правителю. По их словам, незнакомец не пытался скрыться, не сопротивлялся, наоборот, сам дался им в руки, спокойно позволил себя связать и препроводить во дворец, чем заставил их устыдиться и начать оправдываться, что, мол, действуют они не по собственному почину, а по приказу. Кроме того, понуро доложили стражники, все узницы бежали в горы. Их путы непостижимым образом развязались, запертые двери отворились сами собой. «Да, этот человек немало в Фивы принес чудес», — призналась стража.

Пенфей, ослепленный яростью и негодованием, заговорил с пленником грубо, но Дионис отвечал со всей учтивостью, явно надеясь достучаться до разума царя, открыть своему гонителю глаза и убедить, что тот оказался лицом к лицу с богом. Он предупредил Пенфея, что не страшится темницы, ведь «бог отпустит, стоит пожелать мне».

— Бог? — усмехнулся Пенфей.

— Да, — ответил Дионис. — Бог тут, он видит, что терплю я.

— Ну, бога что-то подле не видать.

— Он здесь, но нечестив ты — и не видишь.

Разгневанный Пенфей приказал страже связать дерзкого и бросить в тюрьму. Дионис и тогда не стал противиться, лишь заметил, что, причиняя зло ему, Пенфей причиняет зло богам.

Никакие оковы и застенки действительно не могли удержать Диониса. Он обрел свободу и снова явился к Пенфею, чтобы убедить царя признать божественную природу свершаемых чудес и не препятствовать почитанию нового великого бога. Но Пенфей продолжал осыпать его оскорблениями и угрозами, поэтому Дионис оставил упрямца на произвол судьбы, неумолимого рока. Более страшной участи для правителя Фив даже представить было нельзя.

Пенфей отправился преследовать поклонниц бога виноделия в горы, куда те скрылись, сбежав из темницы. К вакханкам успели присоединиться многие жительницы Фив, в том числе мать Пенфея и ее сестры. И вот там-то Дионис показал всю свою жестокость. Он наслал на женщин безумие. Они приняли Пенфея за дикого зверя, горного льва, и во главе с матерью царя кинулись его убивать. Пенфей понял наконец, что все это время тягался с богом и теперь заплатит за это жизнью. Вакханки в исступлении разорвали его на части, и тогда — только тогда — бог виноделия вернул им рассудок. Мать Пенфея осознала, что натворила. Глядя на ее терзания, пришедшие в чувство вакханки, которым стало не до плясок, пения и размахивания тирсами, говорили друг другу:

На первый взгляд, мифологический образ Диониса кажется противоречивым. В одних сюжетах это бог веселья с победным горящим факелом в руках,

А в других — тот, кто

Однако на самом деле обе эти ипостаси вполне соответствуют подлинной сущности бога вина, поскольку вино может быть и благом, и злом. Оно веселит и согревает душу, но вместе с тем дурманит рассудок. Греки видели жизнь без прикрас. Они не могли закрывать глаза на позорные, отвратительные стороны винопития и замечать лишь приятные. Дионис был богом вина, а значит, силой, которая порой толкает человека на преступления и бесчинства. Уберечь таких людей не мог никто, как никто не пытался защитить Пенфея от страшной участи. Но такое ведь и вправду случается, когда разум затуманен вином, убеждали себя греки. Эта истина, впрочем, не мешала им признавать и другую: вино — источник радости, поднимающий настроение, дарящий беззаботную легкость, удовольствие, веселье. Оно всем дает блаженное забвение