Он почтительно поклонился и ушел. Из сада раздался тревожный голос Вандерера:

— Рената! Рената!

Рената, не отвечая, медленно двинулась вперед.

Когда Рената подошла к калитке, у которой ее ждал Вандерер, недавняя встреча в лесу показалась ей бредом. Она подала руку Вандереру, который безмолвно и вопросительно смотрел на нее, и быстро поцеловала его, как бы прося не расспрашивать. И действительно, этот мимолетный поцелуй заставил его позабыть обо всем. Рената же с отчаянием подумала: «Опять ложь… Уже во второй раз».

Она ни слова не сказала Анзельму о случившемся. Ей было страшно даже мысленно повторить слова незнакомца, лишь в качестве безмолвного протеста она поцеловала Анзельма, и этот поцелуй должен был означать: «Я сумела выбрать, Петер Грауман».

Когда они вошли в столовую, первым словом, которое произнес Анзельм, было то самое имя.

— Знаешь, что я слышал об этом Граумане? Ведь ты помнишь его, Рената? Это очень интересно! Говорят, что он анархист, по крайней мере во взглядах, и что его выслали и теперь он, как хищный зверь настороже, торчит на швейцарской границе.

— Откуда ты это знаешь? — еле слышно спросила Рената и подошла к камину погреться.

— Так… случайно… услышал. Как можешь ты так подолгу гулять, Рената! Ты совсем посинела от холода. Ах, моя единственная, ну зачем только ты мерзла в этом лесу!

Он склонился к ней и стал страстно целовать ее руки.

— Ты привез мне газеты, Анзельм?

Он с комическим отчаянием всплеснул руками.

— Совершенно забыл!

— Где же ты был так долго?

— В клубе.

— Разве в Констанце есть клуб? Что ты там делал?

— Играл, Рената.

Он стоял у окна, отвернувшись от нее.

Рената закрыла глаза и представила себе его сидящим за карточным столом.

«Это доставляет тебе удовольствие, Анзельм? — хотела она спросить, но слова эти прозвучали только у нее в голове. — Или дело не только в картах?»

За ужином Анзельм рассказывал ей о городе.

— Ты еще не осмотрела хорошенько этот город, Рената. Нам с тобой следует обойти все его уголки и осмотреть все старинные дома, например дом, где был заключен Гусс. Ведь это свого рода исторические книги.

— Терпеть не могу исторические книги.

В эту минуту в передней послышались голоса, становившиеся все громче. Один голос был Винивака, другой чужой. Рената вздрогнула и вскочила. К столовой приближались быстрые шаги, и Ангелус начал яростно лаять. Дверь отворилась, и на пороге появился человек, которого Вандерер не знал. Он был строен и изящен; белокурая борода обрамляла тонко очерченное лицо, на которое годы не наложили заметных следов. Он остановился и пристально смотрел на Ренату.

Рената, бледная как полотно, стояла в оцепенении.

Незнакомец вошел, запер дверь перед носом следовавшего за ним Винивака и положил шляпу на стул.

— Ты удивлена моим появлением, Рената, — сказал он, делая над собой видимое усилие, чтобы оставаться вежливым и спокойным. — Но мне необходимо еще раз поговорить с тобой. Есть некоторые вещи, которые должны быть сказаны, какой бы свободной и самостоятельной ты себя ни воображала. Надеюсь, что ты меня выслушаешь.

Лоб его покраснел; было ясно, что он боролся с собою, чтобы не потерять благоразумия и хладнокровия.

— Ты можешь говорить все, что захочешь, отец, — с глубоким вздохом ответила Рената.

— Много говорить я не буду, — сказал фабрикант, вынимая из кармана листок бумаги. Он старался придать себе спокойный вид адвоката, но Рената видела, как дрожали его руки, когда он разворачивал бумагу.

— Ты оставила нам всего несколько слов: «Я следую за человеком, которого выбрала, не прикованная к нему никакими узами. Простите и не разыскивайте меня. Предоставьте меня моей судьбе, и если я буду несчастна, то в этом буду виновата я сама. Привет всем. Не забывайте меня».

Он прочел это дрожащим голосом, запинаясь на каждом слове.

Рената едва стояла на ногах, до глубины души взволнованная расстроенным видом отца, которого она привыкла видеть радостным и игривым, в особенности после хорошего обеда, когда его беззаботная веселость заражала и увлекала всех.

— Но я подумал, что фраза об отсутствии всяких уз не более как романтический оборот речи. Об этом только я и хотел тебя спросить, за этим и приехал сюда, не зная покоя ни днем ни ночью, хотя нам стало немного легче, когда мы узнали, кто твой избранник. И вот я теперь спрашиваю тебя: живешь ли ты честно и могу ли я сказать всему свету, что ты моя дочь?

Жесткость судьи в тоне отца заставила судорожно сжаться сердце Ренаты. Мгновенно ее жалость к нему перешла в озлобление. Перед нею был уже не отец, а тюремщик, пришедший, чтобы тащить ее назад в камеру. Дикая жажда свободы и сознание единства с Анзельмом внезапно пробудились в ней, и ее ответ прозвучал твердо:

— Я живу так, как хотела жить, отец. Свободно, как ты это называешь, и честно, как понимаю я. Я хочу жить и каждым нервом ощущать, что живешь, а не разлагаться заживо в могиле законного брака.

Несколько минут в комнате было тихо; Рената словно застыла в глубоком изумлении перед своими собственными словами. Фабрикант взял шляпу, осмотрелся вокруг отсутствующим взглядом, машинально взглянул на часы и сказал, вначале заикаясь:

— Хорошо… Очень хорошо, что я это знаю. Скверно для твоей матери, скверно для всех нас. Я проклинаю тебя, Рената… да, я проклинаю тебя, и надеюсь, что придет день, когда ты, как жалкая нищая, постучишься у моих дверей, но будет поздно…

Слабый крик Ренаты, стук захлопывающейся двери, тяжелые удаляющиеся шаги, шум озера, тихое шипение газового рожка…

Рената беззвучно плакала, Анзельм ходил взад и вперед, досадуя на то, что во всей этой сцене ему пришлось играть такую ничтожную роль.

— Проклял, ха-ха! — бормотал он. — Точно в бульварном романе. — Он криво усмехнулся. — Не плачь, дорогая, не стоит. Твой старик мог бы, конечно, избавить тебя от этой мелодраматической сцены. Но и тебе не следовало бросать ему в лицо подобные вещи. Это совершенно бесцельно. Тебе надо было спокойно сказать ему, что дело обстоит так, как ему хочется, хотя пока это и не так. Ведь рано или поздно должны же мы будем уступить общественному мнению, так как что ни говори, а оно правит кораблем. Ты слишком надеешься на свои силы. Представь себе, Рената, что я был бы какой-нибудь бездушный обольститель, не любил бы тебя так безумно, как я люблю тебя, и в данный момент покинул тебя на произвол судьбы…