— Глубже!

Он посмотрел на свою блондинистую тренершу — серебристое эластичное трико выгодно обтягивало ее прекрасно накачанные ягодичные мышцы. Он платил ей тридцать долларов за час, чтобы она обучала его правильному дыханию.

— Теперь вверх.

Мейсон выдохнул и вытянул руки — одну черную и одну белую.

Когда он впервые встретился со своей наставницей, на нем была просторная футболка с длинными рукавами. Ему не нравилось, когда кто-то видел его обесцвеченную руку. Впрочем, не меньше раздражали его и читавшиеся в чужих глазах вопросы. Он желал, чтобы люди говорили с ним прямо, чтобы они открыто высказывали все, что у них на уме. Но так никто никогда не поступал, и Мейсона жутко раздражала эта мнимая индифферентность или, хуже того, небрежное игнорирование его полубелизны и получерноты. Что всякий раз выводило его из себя.

Однако в отличие от прочих мисс Лайкра сразу же заинтересовалась его обесцвеченной рукой. Схватив ее, тренерша начала вертеть ею из стороны в сторону, как какую-нибудь застиранную морскую звезду.

— Что это с ней такое? — полюбопытствовала она.

Ей была не видна большая часть его руки, на которой обесцвеченное пятно добралось уже до предплечья. Да и на спине уже появились похожие на амеб белесые кляксы. Откуда тренерше было знать, что и в паху у него уже та же самая картина. Поэтому он все ей объяснил, сообщил точное медицинское название, добавив при этом, что это не такая уж редкость и связано с аутоиммунной проблемой. А вообще, это вовсе не болезненно и тем более не заразно.

Пока он ей все это рассказывал, тренерша отвернулась и добавила на штангу «блинов». Каждый по сорок пять фунтов. Мейсон прикинул и решил, что рост его наставницы пять футов шесть с половиной дюймов. Вес примерно сто двадцать пять, самое большее — сто двадцать семь фунтов. Жира не более пяти процентов. Тренерша указала на штангу и, когда он взялся за перекладину, поинтересовалась, не беспокоит ли его то, что он превращается в белого.

— Я ни в кого не превращаюсь, — ответил он и приподнял штангу.

— Все равно. Вас это не беспокоит? Вам ведь не нравится то, что с вами происходит? Или, наоборот, вам хочется поскорее стать белым?

— Я ничего не хочу и ни о чем не жалею, — последовал ответ.

— Неужели? — спросила она и нагнулась, чтобы взять полотенце.

Мейсон заметил на ней татуировку — змея, ползущая через весь ее зад. У него вот уже три года не было женщины.

— Нет, — произнес он, отводя взгляд в сторону.

Мейсон не любил думать о тех вещах, на какие он не мог даже надеяться или сам был не в состоянии изменить. Да, он весь усыпан пятнами оттенка светлого пива «Хольстен». И что из этого? Ему от этого не избавиться. Может, с ним случится то же, что и с Майклом Джексоном. Да и черт с ним! Впрочем, нет. Всю свою жизнь Мейсон чувствовал эту свою непохожесть. Впрочем, и всю свою оставшуюся жизнь он также будет чувствовать себя не похожим на других. И сколь бы сильным ни было его желание или нежелание, сам он не в состоянии ничего изменить.

Однако тренерша явно осталась равнодушной.

— Отлично, — произнесла она, медленно обходя вокруг. — Тогда вот что мне скажи. — Ее рука скользнула по его плечу, по спине и, пройдясь по всем позвонкам, остановилась возле копчика. — А что под этой футболкой? — Она задрала на нем желтую футболку до уровня груди. — Я скульптор, ваяю тела. Мне нужно видеть, с чем предстоит работать.

Это было почти год назад.

Мейсон сделал еще один вдох.

— Медленнее, — потребовала женщина.

Он послушно выполнил приказание.

Поведав о том, что он видел колибри, Роббин сел на скамейку и прочитал письмо. Закончив, аккуратно сложил листок и засунул обратно в конверт.

— Так, отлично, теперь держите, — произнесла тренерша. — Отлично. Теперь опускайте, медленно. Еще медленнее!

Мейсон опустил штангу на стойку.

— Черт побери, что это ты сегодня такой нервный? Что там у вас стряслось? Заключенный сбежал, что ли?

Мейсон не ответил. Он никогда не отвечал на вопросы о своей работе, за исключением того, где работает или — редко — почему. В любом случае тренерша все равно скоро узнает, почему в этот день он был такой раздражительный. Первая пресс-конференция состоится через три дня. После этого не останется ни одного человека, который бы не знал, что в штате через несколько недель приведут в исполнение приговор. Совершится смертная казнь. Тут уж средства массовой информации пустятся во все тяжкие. Газеты, радио, телевидение — все захотят узнать подробности этой истории. Его сереброзадая наставница по фитнесу непременно узнает об этом, даже если и не читает газет, в чем Мейсон был почему-то уверен.

— Давай! — подбодрила она. — Нужно закончить это упражнение.

Мейсон послушно схватился за грифель штанги.

Такую новость невозможно скрыть. Ее будут обсуждать в саунах и на кухнях, упоминать в церковных проповедях. Невозможно будет войти в автобус и не услышать, как о ней разговаривают. Казни разжигают воображение, а затем, как оказывается, вводят в заблуждение.

Не сводя глаз с золотой ниточки пирсинга в пупке тренерши, Мейсон выжал штангу еще восемь раз.

— Отлично. Положи на место. Закончили, — сказала она, глотнула воды из розовой бутылочки и вытерла губы о плечо. — А теперь подойди к столу дежурного. Посмотрим, может, тебе стоит сделать массаж. Ты весь зажат. Твердый как камень, только не в том месте, которое нравится женщинам.

— Это все работа, — отозвался он и потянулся за полотенцем.

— Да все равно что. Оставь ее в своем офисе, договорились? Ты приходишь сюда, ты здесь вкалываешь. Вот за что ты мне платишь. Если ты будешь заниматься в таком паршивом настроении, то ни хрена хорошего из этого не выйдет. Помни, дружище, ты должен дышать. Дышать, — сказала она и, пройдя через весь зал, свернула за угол.

Мейсон проводил взглядом зад тренерши.

Дышать, подумал он. Роббин сказал ему то же самое и, оторвав глаза от того письма, улыбнулся.

— Дышать, — сказал он. — Нужно просто расслабиться и дышать.

Суд округа Крук располагался в центре города. Трехэтажное здание, похожее на коробку, сложенное из серого камня и окруженное газоном пожухлой травы, высилось над одноэтажным городком, как сторожевая башня.

Ирен и Нэт Стенли шли по широкому тротуару, молчаливая сгорбившаяся пара, удерживаемая вместе согнутым локтем мужчины. На Ирен было темно-синее пальто и белые перчатки. На ее супруге — коричневые ботинки и коричневый костюм, который он надевал на свадьбу шестнадцать лет назад.

Ирен видела себя как будто с высоты, как если бы она парила в воздухе над собой и мужем, над окружавшим их пространством и их горем. Видеть видела, а вот ощущать не могла. Потому что не чувствовала ничего, кроме холода зимнего дня и восемнадцати ступенек под ногами, по которым поднялась к широкой застекленной двери.