Официально полиция не усматривала связи между исчезновением семьи Самюэля и Вальтером. Пропажу жены и двух детей полицейского считали несчастным случаем. Похоже, один только Йона продолжал верить, что их похитил сообщник Вальтера.

Йона был убежден в своей правоте, но начинал склоняться к ничьей. Он не станет искать сообщника, зато его жена и дочь останутся живы.

Он прекратил говорить об этом деле, но так как отмахнуться от того, что за ним кто-то приглядывает, было невозможно, Йона оказался обречен на одиночество.

Шли годы, и смерть разыгранная все больше напоминала настоящую.

Он по-настоящему потерял дочь и жену.

Йона остановился позади такси возле главного входа Южной больницы, вылез из машины, пробежал сквозь легкий снегопад и вошел во вращающиеся двери.

Микаэля Колера-Фроста перевели из реанимации Южной больницы в отделение номер шестьдесят шесть, где лежали пациенты с инфекционными заболеваниями – и в острой фазе, и в хронической.

Врач с усталым симпатичным лицом представилась Ирмой Гудвин. Она проводила Йону по коридору с блестящим пластиковым покрытием. Блики света лежали на литографиях в застекленных рамочках.

– Общее состояние было очень плохое, – рассказывала Ирма на ходу, – истощение, воспаление легких. В лаборатории в его моче выявили антиген к легионелле, и…

– Болезнь легионеров?

Йона остановился и, как гребнем, провел пятерней по своим взлохмаченным волосам. Глаза стали ярко-серыми, почти как начищенное серебро. Врач поспешила объяснить комиссару, что болезнь не заразна.

– Она связана с особенными местами…

– Я знаю. – Йона двинулся дальше.

Он вспомнил, что у мужчины, найденного в пластиковом баке, диагностировали болезнь легионеров. Чтобы заболеть, человек должен оказаться в месте с зараженной водой. Для Швеции такая болезнь весьма необычна. Бактерии легионеллы размножаются в пыли, в цистернах с водой и в водопроводных трубах при низкой температуре.

– Но он поправится?

– Думаю, да. Я сразу дала ему макролид. – Ирма пыталась приноровиться к шагам долговязого комиссара.

– Помогло?

– Потребуется несколько дней – у него все еще высокая температура, существует риск септических эмболий. – Ирма открыла дверь, жестом пригласила комиссара войти, и оба приблизились к пациенту.

Дневной свет падал на мешок капельницы, заставляя его светиться. Худой, очень бледный человек лежал на койке, закрыв глаза и механически бормоча:

– Нет, нет, нет… нет, нет, нет, нет…

Подбородок дрожал, капли пота на лбу собирались в ручейки.

Рядом сидела медсестра. Она тщательно выбирала мелкие осколки из раны в его левой руке.

– Он что-нибудь говорил? – спросил Йона.

– Он постоянно бредит, не так-то легко понять, что он говорит, – ответила медсестра, накладывая на рану компресс.

Потом она вышла, и Йона осторожно наклонился к пациенту.

Комиссар рассматривал заострившийся нос, торчащие скулы, запавшие щеки – и без труда узнавал детское лицо, в которое столько раз вглядывался на фотографии. Нежный рот с вытянутой вперед верхней губой, длинные темные ресницы. Йона помнил самую последнюю фотографию Микаэля. На ней мальчику было десять лет, он сидел за компьютером – челка падает на глаза, на губах спокойная улыбка.

Молодой человек, лежащий на больничной койке, мучительно закашлялся, с трудом вдохнул, не открывая глаз, и зашептал:

– Нет, нет, нет…

Без сомнения, на койке перед комиссаром лежал Микаэль Колер-Фрост.

– Ты в безопасности, Микаэль, – сказал Йона.

Ирма неслышно встала у него за спиной и смотрела на истощенного юношу.

– Я не хочу, не хочу.

Он затряс головой, задергался, напрягся всем телом. Жидкость в трубке капельницы окрасилась кровью.

Микаэль задрожал и тихо заскулил.

– Меня зовут Йона Линна, я комиссар и один из тех, кто искал тебя, когда ты не вернулся домой.

Микаэль чуть приоткрыл глаза, он как будто ничего не видел. Несколько раз моргнул, прищурился на Йону.

– В полиции верили, что я жив…

Он закашлялся и полежал, задыхаясь и глядя на Йону.

– Где ты был, Микаэль?

– Я не знаю, я же не знаю, не знаю, я не знаю, где я, ничего не знаю…

– Ты в Южной больнице, в Стокгольме, – прервал его Йона.

– А дверь заперта? Заперта?

– Микаэль, мне очень нужно знать, где ты был.

– Я не понимаю, что вы говорите, – прошептал юноша.

– Мне нужно…

– Какого хрена вы со мной делаете? – с отчаянием в голосе спросил Микаэль и заплакал.

– Я дам ему успокоительного, – сказала врач и вышла.

– Ты уже в безопасности, – объяснил Йона. – Все здесь помогают тебе…

– Я не хочу, не хочу, я не выдержу…

Микаэль замотал головой и попытался слабыми пальцами вытащить из локтя трубку капельницы.

– Где ты был так долго, Микаэль? Где ты жил? Где прятался? Тебя держали взаперти или…

– Я не знаю, не понимаю, о чем вы говорите.

– Ты устал, и у тебя жар, – тихо сказал комиссар. – Но все же попытайся вспомнить.

Микаэль лежал, дыша как сбитый машиной заяц. Он что-то тихо пробормотал, облизал губы и, взглянув на Йону большими удивленными глазами, спросил:

– Можно ли запереть человека в нигде?

– Нет. Нельзя.

– Правда нельзя? Я не понимаю, не знаю, мне трудно думать, – слабо прошептал юноша. – В памяти ничего не осталось, только темнота… Все, которое – ничто, у меня все перемешалось… Перепуталось все, что внутри и что было вначале, не могу думать, слишком много песка, я даже не знаю, что во сне, а что…

Он закашлялся, опустил голову на подушку и закрыл глаза.

– Ты говорил о чем-то, что было вначале, – напомнил Йона. – Попробуй…

– Не трогайте меня. Я не хочу, чтобы вы меня трогали, – перебил юноша.

– Я и не трогаю.

– Не хочу, не хочу, не хочу, не хочу…

У Микаэля закатились глаза, голова странно, как-то наискось наклонилась, он зажмурился и задрожал.

– Ты в безопасности, – повторял Йона.

Вскоре Микаэль обмяк, кашлянул и поднял глаза на комиссара.

– Можешь рассказать, что было в самом начале? – мягко повторил Йона.

– Когда я был маленький… мы тогда сидели на полу, тесно, – еле слышно проговорил юноша.