– А что случилось тогда с тобой?

– Я умерла от тоски…

Птицы сочувственно замолкли. Ла вздохнула и продолжила:

– Простите меня за отступничество, но я действительно разволновалась. Я увидела, что эта женщина оказалась сильнее той, кем была когда-то я. Она сможет сделать то, что оказалось не под силу мне. Моя ведомая многое поняла сама. Она проявила долгое терпение, сумела простить и заслуживает покоя и счастья. Я сейчас покажу вам ее будущее, о котором она сама еще не знает и которое скоро наступит.

Лa повела крылом, и круг воды открылся:

… Лика, пританцовывая, шла босиком вдоль берега моря, поглядывая с любовью на свой дом в зелени и цветах, уютно раскинувшийся среди дюн. Дар, который проснулся в ней в самую тяжелую пору ее жизни, она приняла вначале за хобби, которое отвлечет ее от безысходных мыслей о рухнувшей любви. Потом она нашла в себе силы начать работать и учиться в чужой стране и оказалась не просто способной, а, по признанию новых коллег, практически сложившейся художницей. Картины стали покупать на выставках, а потом посыпались заказы, принесшие деньги, признание, уважение. И вот она, полноправная жительница страны, согревшей и вылечившей ее душу красотой, поздоровевшая и похорошевшая, теперь абсолютно свободна и счастлива.

Вчера подруга скинула ей по электронной почте новый стих, и он плавно лег на нынешнее настроение Лики. Она напевала понравившиеся строчки и танцевала с волнами свой танец.

* * *

Как одиночество уносит высоко…

Я вижу синеву, целую звезды.

На высоте не страшно, а легко.

Как жаль, что поняла я поздно:

Нет счастья выше красоты,

Покоя, благодати жизни.

Обиды мелки, суетны, пусты

И не достойны слез и укоризны.

Как одиночество уносит высоко

Туда не долетает ложь измен.

Душа живая с нежным холодком

Танцует танго с ветром перемен.

Как одиночество уносит высоко…

* * *

Мольберт за спиной привычно оттягивал плечи, и эта тяжесть была дорога ей. Она знала, что начнет сегодня новую картину, которая уже жила в душе целый месяц, а сегодня забродила в ней, отзываясь приятным волнующим зудом в руках и волнением в сердце. Она шла и улыбалась…

Фламинго вздохнули, провожая взглядами исчезающее видение. Лa довольно жмурила черные глаза и смотрела на подруг, которые молча обдумывали поворот сюжета, устраиваясь ко сну.

Звезды зажигались на небе и, когда бархатная бездна почернела окончательно, засверкали в темной воде, плавая и подрагивая под лунным светом.

Закат догорал, но до наступления темноты еще было время. Птицам не хотелось расходиться засветло, и они затеяли общий спор о любви. Спорщицы зашли в тупик, рассуждая о том, возможна или невозможна верная человеческая любовь на Земле. Фламинго обрадовались, когда к ним подлетела старая До из соседней стаи.

– Что шумим, молодежь? Не надоело еще разглядывать чужие судьбы и вспоминать свои? Да я шучу, шучу, развлекайтесь.

– До, мы так рады тебе! Ты всегда вовремя прилетаешь и всегда говоришь мудрые вещи. Рассуди нас…

– Не хочу даже вникать в ваши споры. Неужели вы и вправду думаете, что ваши собственные прошлые женские жизни отличаются от жизней живущих ныне люд ей? Меняются средства передвижения, а люди остаются прежними, поверьте мне. Вообще в мире не может быть одной краски, как и в нашем оперении – мы не красные, не розовые и не белые, и лишь кажемся однотонными: кому розовыми, кому белыми, а кому… В зыбких отношениях людей, переживающих в себе вечный конфликт плоти и духа – тем более не отыщется определенности.

Я тоже многое передумала и в прошлой женской, и в теперешней птичьей жизни. Могу поделиться своими мыслями, тоже, конечно, не бесспорными…

– Мы готовы выслушать тебя, мудрая До! Говори же!

До нахохлилась, прикрыла глаза и начала свою речь:

– В древние времена на планете эти странные божьи создания – люди – тоже жили стаями, в которых не было такого хорошего порядка и логики в действиях, как у нас, но не об этом речь…

В давние-давние времена женщины главенствовали в племенах, занимаясь организацией жизненного пространства и распределением благ, добытых мужчинами, поддерживая очаг и сохраняя жизнь детей. Мужчина, имея больше свободного времени между охотами, по природной своей лени, чтобы не добывать и не изготавливать все необходимые для жизни продукты и вешу, изобрел деньги. Праздно шататься, болтать и менять нажитое легче, чем создавать самому или добывать заново. Да… денежки. Деньги дали власть, и мужчина отнял у женщины главные права, бросив на рынок все, в том числе и саму женщину. Зачем надрываться, когда можно купить? Хм… У-ж-жас! Нами, фламинго, мужчины тоже стали торговать: живыми ради забавы, а мертвыми ради красоты наших перьев. Жестокие существа!

Я опять отвлеклась! Да, так вот что случилось: забота о детях и страдания от мужской нелюбви на века стали женским уделом. Женщины поодиночке начали восставать, и постепенно пришло время, когда многие из пассивного арьергарда армии мужчин превратились в активное, сильное духом и творческое племя. Вековая обида сделала немало женщин агрессивными созданиями, которые добровольно предпочли самостоятельности одиночество, а не лживую мужскую любовь. Но женщине, даже очень сильной, не удалось уничтожить в себе наивную доверчивость, полученную из чистых детских глаз материнским сердцем. Именно материнство останавливает сильную женщину от выхода на тропу войны с мужчиной и не позволяет ожесточиться до конца. Вопреки эгоизму и толстокожести мужчины она пытается свить теплое гнездо любви. И это счастье, потому что если исчезнет семья, погибнет и все человечество в злобе и войнах. Спасение людей – в белых, как половина наших перьев, парламентерских флагах перемирия, выброшенных взаимно навстречу друг другу. Мужчина и женщина должны попытаться построить настоящую семью, как у нас, фламинго. Именно соблюдение законов верности и долга позволило нам жить на Земле миллионы лет, плодя своих птенцов и красоту, охраняя совместно построенные гнезда. Одиночки погибают, а пары живут долго.

Обида на мужчину мучила нас не только в прошлой женской жизни, но помнится и в птичьем обличье, потому что единственный враг фламинго среди животных – мужчина-охотник. Убийство и любовь несовместимы.