Громадные птицы смотрят на нее пристально; угольно черные глаза светятся недобрым умом. Они нахохливаются, изгибают гигантские крылья, встряхиваются. И гулко, словно кто-то дует в медный горн, нараспев произносят в унисон:

Великан оживает, поворачивает голову, и жилы у него на шее натягиваются, словно корабельные снасти. Он смотрит налево, затем направо, по груди скользит седая борода. И до боли медленно наклоняет голову – так человек пытается разглядеть укусившую его мошку. Поборов страх, она вскидывает голову, встречает его взгляд. Его черная левая глазница пуста, а правое око – цвета бушующего моря. Холодный, ужасающий внимательный взгляд видит ее насквозь, срывает покровы отваги, оставляя ее без защиты. В этом взгляде обретают плоть картины… видения…

Она видит, как кидает на волнах бурного зимнего моря оплетенный корнями корабль. На носу, под драконьей фигурой, стоит человек; она узнает рыжебородое лицо, посеревшее теперь от забот, искаженное яростью, печалью потери и жаждой отмщения. «Я найду тебя, – шепчет он, и слова его тонут в буре. – Клянусь Одином, найду!»

Дождь сменяется дымом – он клубится над огромным костром, языки пламени рвутся, танцуя, в ночное небо. Вдалеке шумят волны, по берегу несется эхо смеха. Вокруг костра собралось с десяток человек, все с заплетенными в косы бородами и костяными амулетами; в их глазах ледяной гнев, ладони лежат на рукоятях мечей и топоров. Их предводитель, исполин с кривой спиной и пучком черной соломы вместо бороды, смеется громче всех – и обвинительно тычет пальцем в пришельца.

– Я тебя помню. Ты служил королю Олафу. С чего бы теперь служить мне? Почему я должен тебе верить, сын Хьялмара? В прошлую нашу встречу, у Силлийских островов, ты жаждал моей крови.

Теперь вместо смеха слышатся крики и стоны умирающих. Болото усеяно трупами, медное солнце тонет в туманах запада. Исполин лежит в окропленном кровью вереске; он тянется к обломку своего меча, но его противник, широкоплечий сакс в цепях и волчьей шкуре, ставит ногу ему на грудь, глубже вгоняя ему в глотку железный наконечник копья. Из тумана появляется рыжебородый, посеревший, пьяный от крови человек. Он застает сакса врасплох – и опускает ему на спину боевой топор. Смотрит в сумерках на распростертого на земле исполина. «Не смей умирать, ублюдок, – произносит он. – Ты моя приманка».

За сумерками опускается тьма, человек превращается в витой ясень под усыпанным звездами небом. Под его ветвями курится алтарь, воздух наполнен фимиамом и зловонием крови. Кто-то тащит ее вперед; те же руки срывают с нее одежду и заставляют лечь на алтарь, раскинуть руки. Вот и жрец – седобородый и одноглазый, с железным кинжалом в занесенной руке. Он взывает ко Всеотцу, ему вторит дюжина голосов, и когда их зов достигает пика, жрец вонзает кинжал в ее обнаженную грудь. Она кричит…

…и отводит взгляд от предрекающих ее гибель глаз великана. Тот смеется – и хохот его похож на гром боевых барабанов, его оглушительные раскаты могли бы потрясти основание самих небес. Она стремглав бежит к неровному краю увитой корнями пропасти; и уже там спотыкается, когда очередной раскат смеха бьет ей под дых. Нога цепляет шишковатую ветвь, и несколько мгновений она балансирует над ужасающей бездной, раскинув руки в стороны и пытаясь нащупать ушедшую из-под ног почву. Она хочет вновь закричать, делает вдох… но срывается во тьму, не успев издать ни звука.

И звук находит ее сам. Словно соленые водоросли шлепают о борт, словно скрипят уключины; звук унимает дрожь в теле; ревут рога, воют волынки, их шум перемежается со скрежетом железа по кости. Глубоко внизу что-то прерывисто пульсирует, как огромное сердце, в такт отдаленному стуку барабана. Она вслушивается в переплетение звуков, свивающееся в песнь, в балладу о стали…

Звуки стихают, отступает тьма, и теперь ее окутывает зеленоватый свет – не прежние зловещие отблески бури, а мягкий солнечный свет, льющийся сквозь лиственный полог. Она открывает глаза и с опаской оглядывается по сторонам…