— Выспалась? — слышу немного насмешливый голос, и вскидываюсь, потому что мы стоим на светофоре и Ленский явно заметил мои рассматривания.

Не краснеть. Только не краснеть.

Поздно, уши горят, и в горле сухо, и просто хочется открыть настежь окно чтобы не превратиться в полное посмешище. Взрослая вроде, и замужем, а чуть не начала пускать слюни на своего восемнадцатилетнего ученика. Но чтобы я сейчас не сделала, это все равно будет фиаско и попытка скрыть очевидное. Поэтому говорю короткое: «Да, спасибо», и отворачиваюсь к окну.

Мы уже в городе. Нужно несколько секунд, чтобы осмотреться и вспомнить знакомые места, сориентироваться и понять, долго ли до больницы. Я не так часто в последнее время приезжаю в гости: была здесь летом, сразу после экзаменов. Так что пара новых магазинов вместо знакомых из детства кафешек и старого кинотеатра, немного сбивают с толку. Но зато на месте, как маяк для потерянных кораблей, старая-старая стройка, почти в центре города: наша личная Пизанская башня, которая так и не превратилась в модный торговый комплекс. Помню ее еще со школы.

Значит, мы почти приехали.

— Что лучилось с твоим братом, Колючка? — спрашивает Ленский и я бегло рассказываю то, что знаю от матери.

Само собой, ни слова не говорю о деньгах. Это проблемы моей семьи. От посторонних людей я готова принять разве что пожелания Дениске скорейшего выздоровления. Парень слушает молча, и все время смотрит на дорогу. Даже не сомневаюсь, что хоть машина у него дорогая и явно может выдать хорошую скорость, он не лихачит, а ездит аккуратно, не игнорируя правила дорожного движения.

— Я могу чем-то помочь? — спрашивает Даня, когда мы притормаживаем на следующем перекрестке. Тут центральная развилка, стоять с минуту, если не больше.

— Шутишь? Ты меня и так довез, как королеву. Скажешь, сколько я…

— Помолчи, ладно? — перебивает он. Довольно грубо и раздраженно, поэтому какое-то время мы просто молчим и слушаем шелест дворников, сгребающих с лобового стекла липкий снег.

Мне очень стыдно, но я рада, что разговор о деньгах за мою «доставку» так быстро себя исчерпал. У меня каждая копейка на счету, не представляю, чтобы делала, если бы Ленский озвучил сумму. Была бы в самом невозможном идиотском положении.

— Ты когда домой? — его следующий вопрос.

— В воскресенье, у меня автобус в пятнадцать сорок пять.

Не хочу даже думать о том, что будет, если Петя решит не ждать моего возращения, а приехать следом и преподать мне урок послушания. Поэтому план пока такой: помочь матери, придумать, где раздобыть деньги и как вернуться домой.

Или не возвращаться?

— У меня здесь родня есть, — говорит Ленский. — Я у них перекантуюсь до выходных и отвезу тебя домой.

Это же полная ерунда.

— Про родню ты только что придумал, да? Спасибо, что помог, но я не могу и не буду злоупотреблять тем, что ты — мой ученик и слишком хорошо воспитан, чтобы отказать учительнице.

— Я умею отказывать, — отвечает Ленский. — И на хуй посылать умею. Только ты к этому не имеешь никакого отношения. Родня настоящая, не выдуманная — младший брат моей матери, Виктор Строгов.

Он указывает взглядом куда-то мне за спину. Оборачиваюсь и не сразу понимаю, что должна увидеть. А когда вижу, издаю нервный и совсем невеселый смешок, потому что неподалеку от светофора, на котором мы стоим, стоит бигборд, с которого смотрит симпатичный мужчина средних лет, в очках и при галстуке. Ниже — пожелания горожанам хороших новогодних праздников, а еще ниже — подпись и имя: Виктор Строгов, глава городского округа.

— Он правда твой дядя?

Ленский со вздохом достает телефон, находит номер и протягивает мне.

— Позвони, спроси.

— Хорошо, пусть будет дядя, пусть будет другая родня. Но ты все равно должен вернуться домой. Родители будут волноваться.

— Мы не в школе, Колючка, и даже не в теоретически школьное время, так что прекращай командовать и делать вид, что ты умнее и знаешь, как лучше. — Он так сильно хмурится, что я чувствую себя пристыженной девочкой, которую отчитывает куда более взрослый и умудренный опытом мужчина. Мистика какая-то. — Может быть, ты лучше меня разбираешься в литературе, но явно ничего не соображаешь в мужчинах и мужских поступках. Мне твое разрешение до лампочки, Варя. Я остаюсь — и точка. А для связи с родителями есть телефон. Будут еще варианты, как от меня избавиться или, наконец, успокоишься?

Удивительно, но я просто закрываю рот и в который раз соглашаюсь с его словами.

В больнице, где лежит Дениска, жуткий холод. Пробирает до самых костей. Или мне это только кажется?

В машине Ленского было тепло и уютно, и я так втянулась в запах мяты, что первые несколько минут на свежем морозном воздухе чувствовала себя выброшенной на лед рыбой, которой нечем дышать. Просто стояла, глотая воздух сухими губами и смотрела вслед скрывшемуся за поворотом «Порше». И пыталась привести мысли в порядок, потому что на какое-то время, совсем на чуть-чуть, все заботы вылетели из моей головы, и в ней осталось странное, совершенно иррациональное желание побежать за ним следом и еще раз сказать, как я благодарна.

А потом во двор заехала машина Скорой помощи, и я быстро очнулась от ненужных фантазий. Ущипнула себя за щеку, приводя мысли в порядок и забежала внутрь.

Мать сидит неподалеку от реанимации: осунувшаяся, худая, помятая. Как будто ей не сорок пять, а все сто. Она даже не сразу меня замечает. Просто раскачивается из стороны в сторону, подтирая мятым платком давным-давно высохшие слезы. Я присаживаюсь рядом, молча обнимаю ее за плечи, и мы сидим так несколько минут.

— Бледная какая, солнышко. — Она растирает мои щеки сухими мозолистыми ладонями.

— Все хорошо, мам. Как Дениска?

Она сбивчиво рассказывает, что его состояние стабильно тяжелое, что брату ставят капельницы и делают компрессы и еще накладывают какие-то специальные охлаждающие пакеты. Снова плачет и мне приходится успокаивать ее фальшивыми надеждами: говорю, что все будет хорошо, что деньги мы найдем, главное, чтобы Дениска выздоровел, а остальное…

— Жизнь длинная, — улыбаюсь в ее тусклые от горя глаза, — хватит вернуть кредит до Денискиной свадьбы. А там придется в новый залезать.

Она кое-как улыбается в ответ.

Потом долгий и очень тяжелый разговор с врачом. Больница может обеспечить ребенка только самым минимумом, но если ограничится только этим, то шансы на выздоровление очень малы. Степень ожогов большая, началась интоксикация. Из рассказа матери я помню, что она поставила на плиту кастрюлю с водой, и пока переодевала Валю, брат каким-то образом притащил маленький стульчик из соседней комнаты, чтобы залезть в ящик со сладостями. Пытался схватиться за ручку кастрюли, как скалолаз — и опрокинул на себя шесть литров крутого кипятка.