Иннокентий Петрович спросил меня, не помню ли я, где так ловко научился чистить рыбу, картофель, овощи и где научился рыбалке?

Говорить правду я не стал и врать тоже, поэтому и сказал, что не помню, но это умение не является лишним для жизни человека.

После ухи я сообщил, что экзамен по университетскому курсу назначен на шестое сентября и что мне сейчас будет нужна удача и поддержка моих друзей.

Иннокентий Петрович как постоянный оптимист сказал, что он нисколько не сомневается в успешности сдачи мною экзаменов, но вот куда далее меня поведет стезя с университетским значком на груди?

Я сказал, что думаю попробовать себя на военном поприще, так как военная служба это самая уважаемая и почетная служба, хотя и сопряженная со многими опасностями, но разве мы даже здесь защищены от этих опасностей?

Я сидел с разделочным ножом Иванова-третьего в руках, которым только что нарезал ветчину. Внезапно мое внимание привлек молодой человек, довольно высокого роста и чахоточного вида с рукой в правом кармане брюк, который напрямую шел к нам с явно недобрыми намерениями.

Иванов-третий курил в сторонке, чтобы дым не попадал на дам и на детей, и стоял вполоборота к нам и вполоборота к неизвестному человеку. Он как бы участвовал в общем разговоре и мельком видел идущего к нам человека. Шагах в семи молодой человек остановился, выхватил из кармана револьвер и закричал, целясь в Иванова-третьего:

– Именем российской социал-демократической рабочей партии…

И тут я метнул в молодого человека нож, зная его центр тяжести и примерно рассчитав, сколько оборотов сделает нож перед попаданием в цель.

Нож как-то легко вонзился в грудь террориста, и он упал, не успев сделать выстрела. Иванов-третий и я метнулись к злоумышленнику. Я прижал ногой к земле руку с револьвером, а Иванов-третий достал из кармана миниатюрные японские бронзовые наручники, которые надеваются на большие пальцы, и надел их на преступника.

Иннокентий Петрович осмотрел раненого и определил, что, в принципе, рана опасная, но если не трогать нож, то можно успеть доехать до больницы и оказать ему медицинскую помощь.

Наш полицейский друг вышел на городскую улицу и поймал извозчика, на котором приехал к нам минут через десять.

Мы погрузили раненого на извозчика, Иванов, Иннокентий Петрович и Марфа Никаноровна поехали вместе, а я остался с женщинами и детьми.

Все были в шоке. Я налил женщинам вина и налил себе водки. Я умел стрелять, знал навыки рукопашного боя с винтовкой, рубки шашкой, но мне ни разу не приходилось применять военные навыки в отношении живых людей. Все получилось быстро и механически, и только сейчас ко мне стало приходить осознание того, что я мог убить живого человека.

Посидев еще немного, мы сполоснули в реке использованную посуду, собрали вещи и погрузили все на мою тележку, освободив всем руки. Выйдя на городскую улицу, я нанял извозчика и развез по домам женскую половину компании.

Со слов Марфы Никаноровны, я оказался мастером на все руки. Она слышала, что в военных училищах будущих офицеров учат какому-то ремеслу, чтобы офицер не был беспомощным ребенком в трудной ситуации.

Ручная тележка, сделанная мной из тонких деревянных брусков орехового дерева, стала просто незаменимой помощницей в выходах на рынок и в выездах на пикники, не отягощая руки разным имуществом и продуктами.

Кроме столярного мастерства, я оказался удачливым и умелым рыбаком. А во время последнего пикника метнул нож в террориста, покушавшегося на полицейского чиновника Иванова-третьего. Хорошо, что рядом была она с Иннокентием Петровичем, и они успели спасти преступника для последующего допроса и наказания за преступление.

Марфа Никаноровна вернулась домой к вечеру.

– Революционер будет жить, – сказала она. – Нож достали, еще немного и не было бы необходимости доставать его операционным путем. Ты раньше умел метать ножи?

Я пожал плечами, вспоминая, как мы тренировались в метании штык-ножей от автомата. Они не были приспособлены для метания и иногда ломались, но это была наша инициатива и мы нашли книги, которые разъясняли технику метания ножей. Любое умение всегда когда-нибудь пригодится. Я вспомнил старую пепельницу, которая стояла на комоде у моей тетки. Пепельница была дореволюционная, на ней с ятями был нарисован ребус, который читался так: «Ремесло не коромысло, плеч не оттянет, а само в рот протянет». Так и военное ремесло особо-то и не отличается от другого ремесла. Не брось я нож, то оперировали бы Иванова-третьего, и не факт, что он бы выжил после стрельбы в него из револьвера с близкого расстояния.

– Мне приходилось ассистировать в операциях, – сказала Марфа Никаноровна, – но это все люди чужие мне, пострадавшие неизвестно где, то есть прямо не имеющие ко мне отношения, но здесь я была не только медицинская сестра, но как непосредственный участник боя, в котором пострадал человек, несший нам зло.

– Успокойся, – сказал я, – на нашем веку будет не одна война и к этому нужно привыкать. А это был не бой. Просто так, стычка. Мы сейчас допьем вино с ветчиной, а потом я заварю чай с пустырником, и ты завтра ничего не будешь помнить.

На следующий день пришел Иванов-третий с благодарностью за чудесное спасение от террориста и сказал, что на завтра меня приглашает к себе полицмейстер полковник Грудинин Павел Иванович.

– Ты не задумывался над тем, почему именно на тебя было направлено покушение? – спросил я. – Без обиды, но ты не настолько важное должностное лицо, как, например, полицмейстер или участковый пристав. Почему именно тебя хотели застрелить именем РСДРП?

– Я просто не даю спуску этим социалистам, – гордо сказал Иванов-третий. – Меня каждая социалистическая собака знает, мою методику проведения обысков они будут помнить всю жизнь.

– То есть ты бьешь людей с социалистическими взглядами направо и налево и из принципа ломаешь людям жизнь и имущество? – спросил я.

– Ну, не из принципа, а из мести, потому что они хотят, чтобы какой-нибудь ремесленник был равен мне, – возмущался Иванов-третий. – А они, понимаешь ли, хотят разрушить весь мир насилья до основания, а затем построить мир, где всем станет тот, кто был ничем. Как это можно допускать?

– А ты не пробовал из песни убрать слово «насилья»? – спросил я. – Мне кажется, что оно здесь самое главное. А еще там есть весь мир голодных и рабов. Ты не думал, что если убрать насилие, голодных и рабов, то никакой мир разрушать не надо? Тогда нужно строить хорошую и красивую жизнь для всех людей.

– Как-то не задумывался над этим, – признался мой полицейский приятель. – Я человек подневольный, что прикажут, то и делаю.

– И ты останешься во всем виноватым, потому что это ты делаешь, – сказал я, – а те, кто отдавал тебе приказы, скажут, что это твоя инициатива, а они не приказывали тебе это делать. Ты же не приложишь к материалам суда, если таковой состоится, вернее, если тебе дадут дожить до него, их слова или бумажку с приказом избивать задержанных и ломать у них домашнюю утварь. Есть у тебя такая бумажка?