Глава 15

Аврора

Charlotte Cardin — Like It Doesn’t Hurt (feat. Husser)

Когда приносят еду, я немного отвлекаюсь, потому что у меня появляется новый повод понервничать. Я делаю вид, что ковыряю салат, даже что-то режу в нем и подношу вилку ко рту, но не ем. У меня всегда так — в стрессе срабатывает какой-то затвор, и кусок не лезет. Тем более горло сводит напротив того, с кого все это началось.

Я не виню Егора, я ведь сама сделала это с собой, но от этого обида меньше не становится.

В детстве я была довольно пухлой. Даже когда мы начали встречаться со Стальным, я комплексовала из-за веса, хотя сейчас, глядя на старые фотографии, я понимаю, что напрасно изводила себя диетами. Стесняться мне было нечего — на снимках я выглядела здоровой и счастливой, с красивыми округлыми щеками и налитой грудью. Не такой, как сейчас, усохшей копией. Только кто бы мне тогда объяснил, что голодание вплоть до обмороков с последующими периодами обжорства, до добра меня не доведут.

После ухода Егора я замкнулась в себе, и мое недомогание приобрело по-настоящему нездоровый оттенок. Мне было очень плохо, и в какой-то момент я отказалась есть совсем. А потом за ночь опустошила холодильник, и меня увезли на скорой. Хотелось бы сказать здесь — конец истории, но это было только началом.

Лечилась я долго и нудно. Оказалось, заново учиться принимать пищу так, чтобы она задерживалась в организме дольше пяти минут, — дело непростое. В моем анамнезе появилось много новых незнакомых слов вроде нервной анорексии и булимии в сочетании с депрессией. Меня лечили капельницами и психотропными препаратами. Я выкарабкалась, но даже сейчас, спустя много лет при длительном недосыпании и стрессе самая вкусная еда может волшебным образом иметь вкус пластмассы и терять всю привлекательность. Иногда у меня пропадает аппетит, иногда наоборот — чувство голода нападет очень внезапно, но я стараюсь держать себя в рамках. Сейчас я уже понимаю, что на кону слишком многое, у меня есть психотерапевт. Срывов не было больше трех лет.

Не было…

— Значит, радио? — Егор вырывает меня из зыбучих песков воспоминаний. Он говорит, с умным видом разрезая стейк, пока я вилкой по всей тарелке ловлю кедровые орешки и подолгу жую каждый из них. — Я так понимаю, для тебя это серьезно, раз ты посвятила этому всю себя.

У нас тут соревнования по красноречию, да? Приподняв вопросительно бровь, я жду продолжения.

— Бросила мехмат, — напоминает он мои же слова, — шантажировала меня.

— Даже не пыталась, — влезаю я с комментариями, которые Егор игнорирует.

— Я слышал твои ночные эфиры. Нужно действительно любить то, что делаешь, чтобы не спать ночами напролет. Уж я понимаю, о чем говорю.

Подождите, что? Он слышал? Мои ночные эфиры? Это же было давным-давно! Я даже застываю с открытым ртом, так меня поражают его слова. И, кажется, на моем лице можно прочесть все вопросы бегущей строкой.

— Я очень часто ездил ночами на работу и обратно. Твои передачи слушать было веселее, чем музыку, от которой клонило в сон.

Боже, он и правда слышал? Я судорожно — и бесполезно — пытаюсь вспомнить, что могла болтать и могла ли говорить что-то о нем. Но меня отвлекает одна-единственная мысль: он слушал. В то время как я избегала его всеми силами, он слушал меня. Я и правда маленькая обиженная девчонка.

Запивая съеденный лист салата, похожий по вкусу на бумагу, я молю сладкое вино, чтобы оно быстрее развязало мне язык, а то пока приходится выдавливать из себя каждое слово.

— Ты говорил в интервью, что тебя нельзя назвать героем, хотя все это признали. — Задумавшись, я верчу тонкую ножку бокала между пальцев и пытаюсь найти подсказки в заломе бровей и пристальном взгляде Егора. — Что за ложная скромность?

Какая-то неизвестная эмоция вспыхивает и тотчас гаснет в его глазах. Он кривит губы, будто ему неприятно или даже больно.

— Я просто выполнял свою работу — ни больше, ни меньше, — отвечает твердо, и в его словах ни капли сомнения. — Я сделал, что смог, и не факт, что нельзя было лучше. Уверен, многие на моем месте…

— Ты всех спас, победителей не судят.

— Мне повезло, — упрямо возражает Егор. — Всем нам повезло. Я принял решение, которое противоречит инструкциям — сел вне полосы без шасси. Я вылетел с предупреждением о птицах — хотя о них у нас предупреждают почти каждый раз. Сделай я что-то иначе, и исход был бы другой. Лучший, худший — я не знаю.

— Ты знаешь.

По глазам вижу — он знал.

— Не уверен. Вся эта ситуация — счастливое стечение обстоятельств: поле, влажная после дождя земля, непробитые баки, колодец, который мы удачно проскочили при посадке, и дорога, до которой, к счастью, не дотянули. Убери что-то одно, и все мое, наше геройство полетело бы к чертям собачьим.

Егор говорит очень эмоционально, на повышенных тонах, я замечаю, как напрягаются и краснеют его скулы, а еще как на него оглядываются девушки, сидящие от нас через пару столиков. Егор в двадцать кружил всем головы, а сейчас… Сейчас в нем и подавно чувствуется природный стержень. Стальной. Сила — не напускная, настоящая. Твердость и мужество. Этот Егор не одну меня сводит с ума.

— Скромный, опытный, удачливый, привлекательный, — сделав намеренную паузу, усмехаюсь я. — Не знала бы тебя лучше, подумала, что ты идеальный мужчина.

Я говорю так легко, наверное, потому что это чистая правда. Вычеркни наше знакомство и историю в прошлом, я бы не выпустила его из спальни до самого вылета. А встреть такого раньше, может, и первой ушла бы от Ромы. На меня накатывает неприятная дрожь от этой мысли. Приходится напомнить себе, что я в принципе не была бы такой сломленной, если бы не Егор.

— Я не со всеми такой, — звучит ответ в его духе.

— Значит, это мне так сильно повезло?

— Повезло ли?

Сейчас он смотрит на меня без смеха и провокации. Мне даже кажется, что он впервые по-настоящему думает о прошлом. До этого момента оно будто бы касалось меня одну.

— У тебя синдром самозванца, — я ставлю ему диагноз.

— Что?

— Синдром самозванца, — повторяю, чтобы запомнил. — Когда человек считает себя недостойным заслуженной награды. Когда не может приписать достижения собственным способностям.

Я умничаю, а Егор никак не комментирует, словно прогоняет сказанные мной слова через себя. Молчание — знак согласия?

В