И вот собралась старшая сестра, Антонина, замуж. Свадьбу готовили, как положено, не скупясь, не мелочась, не мельча, чтобы молодым было, что вспомнить. А накануне свадьбы старшая сестра застала вместе младшую сестру и своего жениха со спущенными штанами.

С того дня не стало у Алевтины семьи. Села в автобус, в чем была, сколько денег в кошельке было — те и взяла. И уехала навсегда из родной деревни.

Виолетта была стопроцентно права, когда говорила про счастье моей мамы. Не было его. Я теперь это знала. Все, что сейчас рассказываю, я узнала не так давно. Тот день я помню так… так… так мне хотелось, чтобы его никогда не было в моей жизни.

Но он случился.

Я студентка исторического факультета, прибежала домой после занятий, перекусить и снова мчаться. Куда — теперь уже не помню, куда мне надо было тогда так срочно. Жизнь студенческая у меня была активная, это я помню. А детали… детали помнятся другие.

На кухонном столе лежит огромный конверт. Незапечатанный. Подписано «Тонечке». Тонечка полезла в конверт. Внутри обнаружился еще один поменьше — он запечатан, но не подписан. И еще листок. Полстранички рукописного текста маминым почерком.

Я не могла поверить тому, что прочла. Точнее, сначала не могла это понять. Но это все слова, которые не отражают суть. Я сидела на табуретке, крепко зажав листок, а в голове стучало.

Врачи говорят, что мне осталось не больше полугода.

Не хочу, чтобы ты меня такой видела.

Зачем тебе со мной возиться.

Не ищи меня, Тоня.

На первое время тебе должно хватить.

Будь счастлива, доченька.

В конверте еще обнаружилась солидная пачка денег. Но я, утерев первые слезы, наказ, изложенный в письме, не исполнила. Пошла против воли матери. Я стала ее искать. Я бросилась в ноги Фениной матери — а она медсестра, я же говорила, да? У медиков сильное цеховое братство, она подняла все свои знакомства, в течение двух недель собирали информацию по всем больницам — в первую очередь онкодиспансер и хоспис. Мамы нигде не было.

Я бросила институт. Какая к черту латынь, когда сердце истекает кровью, а глаза — слезами? Только спустя три или четыре недели я вскрыла второй конверт. Там и содержалась история моего появления на свет. Изложенная абсолютно сухими фактами. Я до сих пор не понимаю, чего стоило моей маме написать историю своей жизни ТАК. Никого не обвинив, не обелив себя. Просто факты.

Мне она всегда говорила, что у нее никого из родственников нет, что она рано уехала из дома и потеряла с ним связь. Про отца я как-то сама не спрашивала — сообразительная была не по годам. А на самом деле, родня у меня была. И есть. Правда, бабушки и дедушки уже нет в живых. Но есть тетка. Которая так и не вышла замуж, и живет всю жизнь одна. Чисто теоретически, наверное, где-то есть и отец. Но все это не заменяло ее. Мамы.

Она уехала из отчего дома, не зная, что беременна. Мне, когда я читала на бессчетный раз ее письмо, казалось, будто между строк написано, что ее выгнали. Так это было или нет — не знаю. Но осталась она со своей жизнью в большом городе — один на один. Поступила в швейное, получила комнату в общежитии. Родила меня. И всю свою жизнь работала — днем в ателье, а вечерами я частенько засыпала под стрёкот маминой швейной машинки — она частным образом еще и шила на заказ, чтобы ее Тонечка ни в чем не нуждалась. Я помнила ее постоянно согнувшейся над шитьем. А я принимала это как должное. Я думала, так и должно быть.

В том же письме мама рассказала, что время от времени ей приходили небольшие денежные переводы — от бабушки. А дед, судя по всему, так и не простил младшую дочь, покрывшую семью позором.

Вот так вот, в одночасье, я и узнала, что обязана своим рождением семейной драме, разбившей жизни двух сестер. Это надо было осмыслить. К этому надо было привыкнуть. Я не помню, как я прожила эти месяцы. Без мамы. Без универа. Феня с Ганей были рядом, я помню. И Фенина мама держала руку на пульсе. Теперь, когда прошло уже семь лет, я могу сполна оценить то, что они для меня сделали. Ценю — и благодарна им. А тогда — тогда мне на все было плевать.

А потом в почтовом ящике появился еще один конверт. Обычный почтовый конверт, с маркой. И обратным адресом «Крестовоздвиженский монастырь».

Там бы я искать, конечно, не догадалась. А теперь уже и незачем.

Но пришлось. Пришлось ехать, забирать свидетельство о смерти, потом вся эта волокита с оформлением наследства. Скажу сразу и честно — найти в себе силы и пойти посмотреть на могилу я не смогла. Потому что я себе придумала тогда, что мама уехала. Далеко. Надолго.

А мне надо как-то жить одной. Так мне твердили хором Феня, Ганя, тетя Надя, Фенина мать и дядя Витя, Фенин отец. И деньги, в общем-то, кончались.

Про университет я даже не думала. Та, веселая студенческая жизнь — она для другой девочки — беспечной, счастливой, с мамой. А я, осиротев, повзрослела. На последние деньги окончила курсы и — вуаля! Перед вами я, вполне успешный, с хорошей репутацией мастер индустрии красоты.

***

Старина Джек опустел. Или это старина Джонни — я их вечно путаю. Зато я была полна — виски, скорби и воспоминаний. И именно в этот момент позвонили в дверь. Я вздрогнула. Даю честное слово — я испугалась! Я решила, что это Виолетта вернулась. Одна или с мамой своей. А я тут такая, вся слезах и соплях. Я зажалась в угол дивана, прижала к груди пустую бутылку и слушала, как тренькает дверной звонок. А потом он стих. И в наступившей тишине я услышала, как в замке повернулся ключ.

— Зая, ты спишь?

Вот уж чего мы с Джеком — или Джонни — совершенно не ожидали…

И вот уже тот, кого не ждали, стоит на пороге гостиной и созерцает представшее его очам.

— Вон оно как… — задумчиво протянул Ярослав. — Кот из дому — мыши в пляс. А я-то думаю — вернусь пораньше, порадую заю. По какому случаю праздник? — он кивнул на пустую бутылку у меня в руках.

— Годовщина падения Трои, — икнула я.

— Это повод, — после некоторого размышления согласился Ярослав. — Стриптизера в траурных черных плавках приглашала?

— Ты обещал стриптизёра! — капризно надула губы я.

— Обещал, — согласился Ярослав, устраиваясь с другого конца дивана. — Но черные плавки забыл, каюсь.

На этом диалог застопорился. Чтобы его оживить, я поднесла к губам бутылку и допила остатки.

— Сильна, — цокнул языком Ярослав. — Так тебя беспокоит судьба Трои?

Я икнула. Мы с Джеком и Джонни икнули втроем. А потом я взяла — и выпалила:

— Виолетта приходила.

Огарев сразу выпрямился, подобрался весь, как тигр перед прыжком.

— Зачем?

— Вещи забрать.

— Какие?

— Те самые! — фыркнула я. — Которые мне малы.