Проникнутый этими диссонансами, я не придумал ничего лучшего, чем прогуляться в город, пошлендрать по гидропарку.

6

Ходу до Тернополя полевой дорогой меньше часа. Я забрел на городскую околицу, где строились респектабельные коттеджи. Пересек жилые массивы и вышел к озеру. В самом центре Тернополя находится большое озеро. Для меня этот факт оставался чистейшим курьезом: «Озеро? Посреди города? Ну-ну!» Стояла хмурая погода, на западе громоздились серебристосиние тучи странных форм. Последние несколько дней всё как-то собирались тучи, а под вечер еще и погромыхивало.

У озера ко мне вернулось нормальное мышление. Не привлекая лишнего внимания, я фланировал вдоль набережной. Любовался свинцовыми водами, нюхал западный ветер. Меня отпустило, и теперь закидоны с ботинками и кастрюлями я охотно приписывал разбушевавшейся фантазии. Глазел на юные влюбленные парочки, гулявшие рядом, держась за руки. Казалось, в Тернополе влюбляются одни неформалы – и исключительно в неформалок. Причем в Тернополе они казались исключительно соблазнительными. Может, это предгрозье творило такое со мной? Я слегка погрустил и повздыхал – так, для атмосферы. Подумал краешком уха, что было бы нехило с какой-нибудь из них пере… это самое… перепердолиться.

Повернул по направлению к драмтеатру. Театр в Тернополе напоминает романтическую фантазию на тему карбюраторного завода. Мраморный фасад с колоннами, украшенный массивными декоративными шарами.

А на крыше, в компании женщин-слесарей, стоит чугунный работяга, вознесший над головою карбюраторный венок, словно лавровый фильтр.

Уже смеркалось, и я зашкандыбал назад, в поля. У театра собрался молодняк. Играли на гитаре. Надорванный голос выпевал: «Май гьИл, май гьИл, доунт лА-ай ту-у ми-и, тэл ми уее-Е дид ю сли-ип ласт нАйт».

Словно кипятку плеснули мне за шиворот. Я остановился и стал слушать. Не голосом пел самородок, а сердцем, сердцем рыдал.

Я вздохнул. Гитарист бренькнул завершающий аккорд, и все дружно захлопали в ладоши. Заговорили вразнобой, и круг стал не таким тесным. Люди расступились, и вдруг девчонки, которые были в самом центре компании, заметили мой одинокий силуэт. Они что-то восклицали и махали мне руками, чтобы шел к ним.

Я и забыл, с какой легкостью осуществляются мои желания.

«Энд гиз бади нэуе уоз фаунд», – провыл чувак и бренькнул завершающий аккорд. Все дружно захлопали. Но не успел я врубиться, что это за накладка пленки, как диссонанс набросился и поглотил меня.

7

Ее звали Корица. Как нежно, правда? Сам придумал, едва глаза открыл. Корица – сырники с ванилью. Корица – кофе с кардамоном. Такая сладкая девчонка по имени Корица. И хотя позволить ей привести себя в сознание бесперспективно в плане знакомства, перед натиском судьбы я оказался бессилен. И так оказался на руках Корицы. Там было тепло и уютно. Если бы она еще смогла меня убаюкать, я был бы на восьмом небе покоя (семь – число лидерства и экстаза, восемь – покоя и гармонии). Я любуюсь ее влажными губками, Корица что-то говорит.

– Да пацан обкуренный в дупель! – выкрикивают где-то далеко парни (крики сквозь вату). – Воды! Дайте воды!..

Только не воду! Йопэрэсэтэ, только не на шею!

Не могу пошевелиться, тело гудит ледяным огнем. Сейчас я ого как далеко – несмотря на то что пребываю на таком волнующем расстоянии от Корицы. На меня льют холодную воду. По коже проносится нестерпимая дрожь, с меня смывают избыточный заряд. О, становится и в самом деле лучше!

8

Я поднялся, поблагодарил Корицу (не удержался, чтобы не пожать ей руку – это всегда чудесно, свежее девичье прикосновение). Поблагодарил ее друзей, поблагодарил гитариста, который, помимо прочих своих преимуществ, пах хорошим мужским одеколоном. Все приветливо помахали мне руками.

И я пошел, а Корица не пошла, хотя, может быть, мне еще не было так хорошо, чтобы двигаться без помощи. Не пошла – не понеслась за мной для подстраховки, чтоб поддержать мою голову, если кровь хлынет из носа, или чтоб помассировать простату, если вся кровь прихлынет туда.

Ну и не надо, сам размассирую.

Я ушел у глухую ночь, в росчерки молний.

Подумалось, что никто из них так никогда и не узнает, ни кто я, ни откуда. У них своя дружба, своя любовь, объятия, поцелуи, гитара и запах хорошего мужского одеколона. Я был никто, и за спиной моей не было никого и ничего, что отягощало бы или тянуло назад. Впереди меня ждала только смерть. Я был несущественным – как тут, так и где бы то ни было. Какое странное облегчение.

Еще пару секунд я чувствовал на себе внимание Корицы и нескольких других. А потом они снова стали петь и про меня забыли.

А тьма окутала меня.

9

Я вышел за город. В поле дул холодный ветер. Наверное, за Хоботным дождь. Ветер веял с той стороны, где сверкало. Ветер пах влажной пылью. Я спешил – слишком уж жутко было в этих полях, да еще и ночью. Ветер катил во тьме невидимые сгустки. Когда они оказывались рядом, подступала потная паника. Ветер откатывал их в сторону – и мне становилось легче.

Молнии рвались где-то в небе, не касаясь земли. Тучи мелькали бело-коричневым, точно вспышки вырывались из-под отяжелевших, пропитанных сукровицей бинтов.

Я чувствовал себя совершенно удаленным после того выпадения на площади. Чем дальше отходил от человечьих строений, тем плотнее окутывал меня ночной ураган. Сама ночь, казалось, стала летучей и пригибала ковром сурепку и гречку. Меня начало заносить. Оператор в голове крутанул камерой так, что я чуть не грохнулся об землю. Теряю стабильность, мир расползается.

(дует ветер, сдирает капюшон, меня разворачивает лицом к Времени Грядущему)

Пытаюсь найти опору в двигательном аппарате, в костях, в сухожилиях, а там опоры нет, все разлетается на мелкие брызги, может, опора где-то в голове, но все, к чему прикасается мое внимание, проваливается внутрь себя, молнии лишь усиливают эффект, цепляюсь за что-то внутри головы, но все проскальзывает между тем, чем ты хотел зацепиться, гремит гром, и те «пальцы», которыми я пытался закрепиться, тоже разлетаются под давлением скользкости, даже глаза, взгляд рассыпается мириадами световых песчинок, на любую из которых невозможно посмотреть в упор, ибо ты весь разлетаешься, и

красное

в глаза дует красный ветер. Хочу прикрыть их рукой, но не могу. Пробую двигаться. Удается с огромными усилиями. Я продвигаюсь прямой линией, как по монорельсу. Тело – тяжелая нечувствительная глыба. Мысли статичные и стеклянистые. Я вижу несущийся красный ветер. Это не поддается описанию. Это выше моих слов. Да даже выше моих глаз. Это вроде реющего бескрайнего красного полотнища, текучего и летящего – живой красный ветер. Он делает мой контур наэлектризованным. Тело то стягивается в одну точку, то снова разворачивается наподобие знамени, по которому дубасит красный ветер. Я не оставляю усилий и двигаюсь дальше, строго по прямой. Не могу шевельнуть головой, не могу моргнуть глазами. Ветер давит на глаза. Повышенная гравитация.

Зрению возвращается возможность различать. Похоже на почву под ногами (у меня нет ног, я и земля – одно). Твердая базальтовая плоскость. Ассоциации – что-то вулканическое. Древнее и простое. Нет, не древнее. Простое – да, но не древнее, а что-то более неуютное. Вневременное. Время не ощущается. «Вместо него красный ветер», – говорит в ухо призрачный голос. Но этого я уже не понимаю.