Ночью средний элемент мне приснился, и во сне я так обрадовался этому, что проснулся.

16 Утром уверенность в том, что сон, который мне приснился, – это настоящее, утраченное и вновь найденное воспоминание, стала только сильнее. Выходило, что по неизвестной причине эпизод-II не попал в сферу осознанного.

«Давайте обмозгуем, – сказал я себе за завтраком, – что же это получается? Что воспоминания не попадают по назначению, а где-то по дороге теряются?» Воображение сразу нарисовало завод, где по конвейерной линии в цех № 1 приходит сырье – впечатление от действительности, как она есть. В цеху № 1 сырье проходит штамповку и отправляется в цех № 2, где за конвейером сидим мы. И тут оказывается, что к нам почему-то все время доходила только треть порции. А куда же девался остаток, еб вашу мать? – совершенно справедливо возмутимся мы. Неужели нас постоянно обкрадывали?

Это, так сказать, научная версия.

А вот взгляд прессы, бульварная версия. Из надежных источников, которые пожелали остаться неизвестными, стало известно, что из сознания должен был выпасть весь цикл воспоминаний – первое, второе и третье. Но от моего внимания успело спрятаться только самое важное, тогда как первое и третье были замечены и пойманы. Допустим, какие-то стражи системы психики расслабились и позволили выползти первому и третьему на поверхность, надеясь, что я не обращу на них внимания.

Пахнуло паранойей: мол, психика прячет от меня информацию и т. д.

«Народ имеет право знать!» – сурово приказал я памяти и пошел в туалет. Переел зеленых яблок.

17

Разум не хотел оставлять соблазнительную тему и возвращался к ней снова и снова, точно вор, выносящий из темноты украденное, чтобы уже на свету разобраться: стоящее что-то спер или ненужную бижутерию.

«Если существует одно событие, про которое ты совсем забыл, – нашептывал мне этот юродивый, – то где гарантии, что нет прочих вещей, о которых ты не помнишь?»

Я отвечал, что на такое в наше время гарантий никто не дает.

«Если ты припомнил одну цепочку событий, – подзуживал голос далее, – то почему не припомнишь других?»

На это я отвечал, что подумаю.

Шутки шутками, но под конец дня мне и вправду начало казаться, будто я «припоминаю» определенные «события». Это уже тянуло на клинику и называлось «ложной памятью», поэтому я слегка испугался. Хотя воспоминания сами по себе были невинными и никакой общественной опасности не таили. Ну, показалось (подчеркиваю, показалось), будто я «вспомнил», как днем раньше ходил в Тернополь. Почти два часа провел неподвижно сидя на скамье у фонтана.

Подтвердить это или опровергнуть я не мог. Как доказательство возможности такой «прогулки» память приводила мне всю «чистую», так сказать, «документацию» – «официальную» последовательность прошедшего дня, отбрасывая любые обвинения в двойной бухгалтерии.

Прогулку просто не было куда запихать – весь этот день я наводил порядок на чердаке. Делал это до позднего вечера, а вечером сжигал мусор за хатой.

Еще одно «воспоминание» с запашком безумия:

Я иду по центральной улице города, сознание словно в лихорадке, трудно контролировать себя. Люди замечают мое состояние и обходят меня стороной. По тому, как все смотрят на меня, я чувствую себя опущенным, словно последний бомж, уличный недоумок или психически больной. Ощущаю враждебность и страх со стороны прохожих.

Хотя будничное сознание мое взбаламучено, та другая моя часть сейчас прозрачная и застывшая, как желатин. Мне кажется, что я знаю все без остатка про каждого из прохожих. Потому что люди – застывшие куски памяти. Я сам сделан из памяти, из желтоватопрозрачного желатина памяти, так что мне легко считывать память других. Меня качает, и я прислоняюсь к холодной стене (которая тоже есть в чьей-то памяти – в памяти людей этого города). Ко мне «подходит» какая-то память женского рода и «допытывается», не плохо ли мне. Я знаю, что это память прислужницы в церкви, и я вижу, как воспоминание о нашем общении разворачивается во мне какими-то вневременными субтитрами, четвертым измерением.

Я «общаюсь» с воспоминанием о том, как память «женщины» «возвращается» «из города», «куда ходила выяснять возможность аренды квартиры» (как все, оказывается, условно в нашей жизни! Гигантские конструкции условностей – которые мы сами и построили! – теперь питаются сиянием нашей памяти).

Откуда я все это знаю? – это все видно на поверхности ее памяти, но память становится прозрачнее с каждой минутой, и я слабо различаю, вправду ли эти события происходят с нами в одном времени и месте, вправду ли я говорю сквозь пространство и время – пласты воспоминаний становятся все прозрачнее, сливаются в глубину, в зеркальную перспективу, женщина берет меня под руку и осторожно ведет к скамейке, время растягивается до неимоверности, и тут я улавливаю, откуда знаю ее – ведь я в той же самой церкви пою в хоре! «Тетя Марийка, – сипит кто-то моим ртом, Господи, какой сушняк, – это я – Ванька!» Как тяжело говорить, она думает, что я пьяный. «Я не пил… это не водка… только маме… не говорите…» Но моего мычания она не понимает, поэтому пугается и уходит прочь. Я встряхиваю головой – никакой я не Ванька, что же это со мною творится сегодня? Полулежу, прислонив голову к холодной стене. Проходит группка молодежи, посматривают на меня тяжелыми взглядами, я знаю каждого из них по имени – надо ползти отсюда. Поднимаюсь на негнущиеся ноги, и чем дальше иду, тем яснее восприятие, исчезает шум (словно мое опьянение было вызвано нечистью города). Едва я это осознаю, как сразу же начинаю чувствовать себя счастливо и легко. В лицо дует ветерок. Выхожу из проезда на улицу, где ходят трамваи, забыл, как эта улица называется…

Память резко гаснет, и я уже не могу припомнить, что было дальше.

Когда я вышел из воспоминания, у меня скрутило живот. Несколько раз сжало грудь и даже горло, но сразу же отпустило. Меня проняла гнетущая тревога, какой я давно уже не ощущал. Это беспокойство того рода, когда не уверен полностью, выключил ты ли газ на кухне, закрутил ли кран, не натворил ли беды. Неопределенность, ощущение незащищенности.

Впервые за весь период работы с памятью во мне появился страх, что все это время я двигался в неправильном направлении, а теперь зашел слишком далеко, чтобы исправить ситуацию. Зашел слишком далеко…

18

Ближе к ночи я вообще не мог найти себе места. Что-то меня беспокоило, не давало спокойно усидеть на месте. Хотел было поговорить с бабушкой, чтобы отвлечься, но она как раз приняла снотворные таблетки. Думал и сам сделать то же самое, но не решился.

Уже совсем стемнело, когда я вышел во двор подышать воздухом. Тоже не помогло. Начал ускоряться пульс. Короткие приступы паники и нарезка воспоминаний из жизни, которой я не жил:

– из тенистого переулка выхожу на яркое солнце, на улицу, где ходят трамваи… Я вспомнил – это улица Дорошенко. Сознание понижено, чувствую тупую боль в низу живота, где-то на уровне мочевого пузыря. Бородатый парень еврейской внешности обращается ко мне по имени и дальше говорит по-русски, с московским акцентом. Говорит, чтоб я не слонялся, разинув рот, а шел в магазин, помогал мыть окна.