подобрать админский пароль к сознанию, получить полный доступ к корневому каталогу. Теперь я мог быть кем угодно, я мог всё переделать, исправить любую ошибку, перезагрузить, запустить заново, отправить на другой путь. На любой путь. Сделать то, что я хотел больше всего.

Я стал своей личной версией Бога.

– Вот это нормально тебя вставило, – сказала Чёрная. – И как кошмары? Прекратились?

Мне захотелось умыться, я потёр ладонями лицо. Чёрная и Славик сидели и смотрели на меня.

Я действительно думал, что смогу остановить кошмары, стереть часть сновидения и заменить его чем-нибудь другим. Пусть даже подставить видеоряд из Morgenshtern’а, из старых апдейтов, записи из моего архива, впечатать в память их – вместо сцены расстрела в лесном доме. Иногда казалось, у меня получается: в лесу щёлкал предохранитель гранаты, я видел руку, выдернувшую этот предохранитель, потому что я и был этой рукой. Я скатывался со старого отсыревшего дивана на пол, тащил за собой женщину с медными волосами, мы ползли в сторону укрытия, я тянул за верёвочную петлю, в полу цвета сырой печени открывался чёрный туннель, похожий на сон без сновидений.

Автоматчики поднимались из матового воздуха, сверху сыпалась раскрошенная в труху плита ДСП, мы падали вниз, летели по длинному жёлобу, и пока летели, мне и в самом деле казалось, что кошмары вот-вот прекратятся.

Но этот полёт никогда не заканчивался.

– Там что-нибудь было? – спросила Чёрная.

Там ничего не было. Пустота, сгусток пустоты. Подвал оказывался сбоем в текстуре, ложным ходом.

Как только мы попадали в него, я больше не был Богом. Я вязнул в этой пустоте, она глушила все сигналы, туда не проникало даже присутствие. Я думал, перегорел один из излучателей, но дело было не в излучателях. Я пробовал разные сюжеты – ни один не срабатывал. Я ни разу не смог выйти за пределы очерченной памятью сцены, за пределы поляны, ноябрьского леса.

– А мы тебе здесь для чего? – спросила Чёрная.

27. Славик. Связь с реальностью

Славик лучше поспал бы, но эта в чёрном его выбесила. Завела и соскочила.

Он было ткнулся с ней в одну комнату, где кровати, снял уже с плеча свой рюкзак и хотел рядом бросить, но она на него посмотрела. Так, как они умеют.

– Я думал, вместе будем, – он ей сказал.

Она только головой покачала, а свитер ухмыльнулся.

Она даже имя своё ему не назвала. Даже в ресторане, когда знакомились. Как так-то вообще?

– А если нужно будет? – он её спросил. – По работе или ещё зачем-нибудь?

– Тебе не нужно, – она ответила.

У себя дома, когда собирались, призналась, что свитер её на бесплатное жильё подцепил. Понятно почему: в такой дыре жить, как она, это повеситься, там повернуться негде. Спрашивала у него: почему он в этом участвует?

Славик вспомнил закат в апартаментах в Бурдж-Халифе, оранжевый свет над пустыней, розовую татуировку на шее officière. Подумал: тебе не нужно. Ничего не ответил.

С другой стороны, может, и хорошо, что соскочила, дикая же совсем, у него после ночи лицо до сих пор горело и язык болел, он бы второй раз подряд такое не вывез.

Но у свитера всё же про неё спросил. Кто такая? В смысле, пишет нейро? Там же нейросеть всё делает, Morgenshtern. Свитер сказал, конечно, всё делает нейросеть, но на её скриптах, потому что эта в чёрном – необходимая случайность, трещина в поверхности, возмущение среды. Жизненный опыт у неё богатый, и подход своеобразный. Последняя в своём роде. Когда она перестанет – а она же перестанет рано или поздно – и её заменят машиной, искусственным интеллектом, нейросетью, он лично за этого вашего Morgenshtern’а рубля не даст, никому этот фальшак нужен не будет.

Славик подвигал во рту языком: опыт, да.

Про него свитер тоже объяснил: ты здесь потому, что смотрел в глаза настоящей жизни.

В стиле Шейха, в общем. Связь с реальностью.

– Вы лучше других знаете, – говорил им свитер, – разницу между истиной и иллюзией. Между живым и нейро. Между настоящим оргазмом и записанным. А их жизнь, – свитер мотнул головой в сторону города, – ограничена поисковой выдачей, выросшей на гумусе чеков из супермаркета, оргиями, записанными через клеммы на голове безымянного базового, цензурой Комитета. Подключённые к Morgenshtern’у плывут в темноте нейропотока в своих персональных капсулах, в пузыре фильтров. А вы – ошибка в этом потоке.

Первую часть Славик не очень понял, а про ошибку в потоке ему понравилось. Три года назад он гонял в командировку в Эфиопию и заснул перед пересадкой в Касабланке. Самолёт после заправки полетел дальше, только не в Аддис-Абебу, а в Асмэру, в Эритрею. Славик проснулся уже в этой чёртовой Асмэре, где ничего нет, кроме базара, две гостиницы на всю страну, и рейсы оттуда раз в неделю. Он неделю там и просидел. Гулял по базару, по улицам между жестяных лачуг. По красной земле тёк ручеёк со сточной водой, женщины в розовых, оранжевых, жёлтых, зелёных покрывалах закрывались от камеры, дети подбегали, трогали руками за штаны, тянули за руки. Про нейросети там не слышали, про Morgenshtern’а тоже, Славик даже не знал, есть ли там интернет, ни разу не подключился за неделю, уезжать не хотел, получал контакт с реальностью в полный рост. Понос, конечно, прошиб на третий день, но это же Африка. Конечная.

– Ovum, – говорил свитер, – это окно в освобождение. Дорога к подлинной реальности. Яйцеклетка. Источник Бога. Конец иллюзий. Ovum залупляет самость и истребляет обусловленности. Штурмует цитадели просветления и расширяет сознание программно-аппаратными средствами. Мчащийся по автостраде форсированный «бентли» Morgenshtern’а разбивается о тонкую скорлупу.

– В яйце, – говорил свитер, – каждая жизнь, даже самая пропащая, становится выигранной партией. Каждая забытая мечта – куском плоти.

– А мы тебе здесь для чего? – спросила Чёрная.

– Чтобы помочь присутствию вырасти. Вы будете его обучать всему, что знаете сами, через три прототипа, соединённые в сеть. Благодаря вам с каждым новым подключением оно будет знать и уметь больше.

– А что мы такого знаем? – спросил Славик. – Чему мы его учить-то будем?

– Вашей версии Бога.

Он так и сказал: «Вашей версии Бога».

Славик хохотнул, но свитер, походу, не шутил.

На столе перед ними – три яйца размером с мотошлем, снизу в каждом отверстие, достаточно крупное, чтобы просунуть внутрь голову. От яиц тянутся гибкие шлейфы с разъёмом на конце. Если присмотреться, видно, что шлемы склеены из кусков пластика: вёдер, тазов. И этот – в свитере с оленями, в стоптанных ботинках, в штанах, до колена забрызганных грязью.

28. Чёрная. Контакт

Он взял одно из этих яиц, протянул мне, при этом ещё головой так кивнул, присаживайся, сказал, лезь.

Так менты раньше говорили, до Перехода. Присаживайся. У меня до сих пор спина каменеет, когда слышу. Документики ещё. Подумала, а что я вообще знаю про него, про дружка моего, кроме того, что он закатывает глаза, когда кончает, и между век у него белеют склеры в мелких красных сосудиках?

Спрашиваю, что там будет-то?

Говорит, сперва синхронизация с альфа-ритмами, щелчок, неяркий свет. Подхват, настройка. Потом погружение. Запись включится автоматически, как только нырнёшь. Сигнал пойдёт на защищённое облако, использовать будем в исследовательских целях, абсолютно закрытая информация.

Закрытая информация, думаю, ты серьёзно? В это ещё кто-то верит? Мы проданы с потрохами, перепроданы и снова проданы, много лет назад, ещё до Morgenshtern’а, он всего лишь запустил очередной раунд торгов, это не интересно даже конспирологам из твиттера. Нет больше никакой закрытой информации, каждый бит дублируется, сохраняется в облаке, на бэкап-сервере Комитета Сестёр, во вселенском кеше. Единственный способ что-то спрятать, не представлять ни для кого интереса. Не уверена, что так бывает. Интересующийся найдётся всегда. Второе яйцо он даёт Славику, и тот сразу в него лезет, всей башкой, я смотрю и думаю, вот ты смелый парень.

Славик уже из яйца спрашивает его, а не ёбнет?

Дружок мой