– Что, опять плохо? – в ее голосе была тревога.

– Почему плохо? Хорошо! – он улыбнулся, пребывая в полной уверенности, что вчера его просто уложили спать, а вот теперь он проснулся.

Он и правда чувствовал себя прекрасно, будто и не было этого стакана водки вчера. Даша встала, включила ночник и опять присела на кровать, прижав руки к груди. Плечи ее вздрагивали – она беззвучно плакала.

– Что случилось, – спросил он испуганно, – почему ты плачешь. Я обидел тебя ночью?

– Нет, – она улыбнулась сквозь слезы, – просто я боялась за тебя очень. Тебя так рвало, я думала, уже кровь из тебя польется. Рубашку сняла, джинсы тоже хотела, но сил и времени не было – только тебя умою, в комнату приведу и уложу, ты опять садишься, вот как сейчас: «Даша». Ну опять тебя тащу к нам в туалет, там на коленки ставлю и за волосы держу, чтобы не упал лицом туда.

Валька, чувствуя, что лицо его заливает краска стыда, наклонился вперед и положил голову ей на колени. Она взъерошила ему волосы.

– Бедная Дашка, ты за эту ночь сто своих вечеров отработала. Ты прости меня, дурака, знал же, чем дело кончится, так нет, из-за дурацкого самолюбия нужно было этот стакан выпить!

Она подняла его голову, заглянула в глаза и в который раз его удивила:

– Нет, не говори так. Ты правильно сделал, тебе так нужно было, а то бы ты и не стал пить. И правильно, что ко мне пришел, это наше бабье дело, вас, мужиков, в порядок приводить, – она подала ему рубашку и обувь, – иди теперь, проснись у себя. Мои не проболтаются.

Худшие Валькины опасения не оправдались: никто не заметил, что в комнату он заявился лишь под утро. Помогло, видимо, то, что улегся он до того, как соседи по комнате начали бегать в туалет по утренней нужде. А с вечера, видимо, не обратили внимания, что он еще не ложился – на то могло быть сто причин: тот же туалет, вечерний перекур, прогулка с Дашей и так далее. Это не могло не радовать – он добился своего. Аркадий, после завтрака, когда шли на работу, поравнялся с ним и, хлопнув по плечу, протянул руку:

– Ну ты силен, никогда бы не подумал. Я бы умер, наверное, если бы стакан водяры хватанул.

– Армейская практика, – ответил Валька и вдруг с удивлением осознал, что не врет: в армии он действительно пару раз, в стрессовых, правда, ситуациях, проделывал нечто подобное.

– На учениях мы с моим капитаном как-то почти двенадцать часов под холодным дождем в ноябре грузили технику на платформы, и когда, часов через пять, он увидел, что мне и еще двоим парням приходит конец, то затащил нас под какой-то навес и налил спирта в кружки. Они его водой разбавили, чтобы проглотить можно было, а я попробовал – такая дрянь, так я пил чистый и потом запивал водой, а наливали примерно по четверти кружки – вот тебе почти стакан водки. А однажды мы с приятелем, чтобы не убить одного прапорщика, зимой на морозе поллитровку просто вылили себе в глотки без всякой закуски и пошли в клуб фильм смотреть. Да и вчера – я просто разозлился на тебя сильно! Ладно, забыли!

Еще одна приятная неожиданность ждала его вечером. Они с Каширой и Ремизовым серьезно задержались в тот день: их попросили после основной работы застелить бетонной плиткой дворик у нового корпуса детского садика. Плитка, песок и раствор на большом стальном листе ждали их с обеда, и раствор уже начал схватываться. Кашира сбегал за водой и, подливая понемногу из ведра, принялся доводить раствор до состояния густой сметаны, чтобы он годился для стяжки, на которую можно уложить плитку. Игорь, вооружившись лопатой, стал выравнивать поверхность, подсыпая песок в ямки и срезая бугры. А Валька занялся укладкой плитки. Работа была непривычная, и, в итоге, раствор они прикончили только часам к восьми. Вернувшись домой и спросив у деда Семена свободен ли душ, с удовольствием вымылись и поднялись наверх. В Валькиной комнате играли в преферанс. Ремизов завалился на кровать, Кашира сменил кого-то за столом, а Валька отправился покурить. Когда он выходил, Сметаныч, раскладывая карты по мастям и оттеняя цвет, как бы между прочим заметил:

– Тут тебя, птица Говорун, одна стрекоза зеленоглазая весь вечер домогается, говорит, у нее к тебе дело неотложное. Три раза игру нарушала.

– Знаем мы эти дела, – прогудел Тимофей, изучая свои карты. – Семь первых.

– Все-то ты знаешь, – огрызнулся Чибисов, заглядывая в его расклад, – и не семь, а все восемь.

Он вышел из комнаты и увидел, как в конце этажа из своей комнаты вышла Даша. Увидев Вальку, показала рукой на выход и пошла вниз. Валька почти пробежал длинный коридор и выскочил на улицу. Она ждала его, отойдя немного от подъезда в сторону скверика.

– Случилось что? – Валька посмотрел на нее с тревогой.

– Нет, – она улыбнулась, – просто хотела узнать, как ты, и погулять немножко.

– Я в порядке, хотя и странно это, будто и не было ничего. А вот ты, небось, спать хочешь: всю ночь меня караулила.

– Хочу, – честно призналась она, – я лягу скоро, а теперь пойдем в скверик, на нашу лавочку. Ты возьмешь меня на руки, как тогда, а я подремлю на тебе немножко. Только ты меня не трогай! А если и вправду засну, разбуди меня через час. Ладно?

Валька ошалело уставился на нее. Она сдвинула брови:

– Не хочешь? Ты устал сильно – столько работал, давай тогда по домам. Завтра погуляем.

Но он уже пришел в себя, схватил Дашу за руку и увлек за собой.

Они продрались сквозь густой кустарник и устроились на той самой лавочке, где Валька нашел ее неделю назад, почти бездыханную. Она забралась к нему на колени, свернулась калачиком, прижала к себе руки и спрятала лицо на его груди. Он поцеловал ее в висок и начал гладить по голове, перебирая шелк ее волос. Даша шевельнулась:

– Эй-эй, договор был, меня не трогать.

– Что за дискриминация такая, – Валька притворно рассердился, – ей, значит, можно на меня с ногами залезть, а мне ее и по головке погладить нельзя?

– Нельзя, раз я не разрешила, – она примирительно ткнулась губами в его щеку, – Валечка, ты же… – она запнулась, – ну как у англичанов такие мужчины называются?

– У англичан, – поправил он машинально, – а называются джентельмены.

– Да-да, и еще ты – рыцарь. Потому что спас меня.

Он снова поцеловал ее в висок, прямо в нежный завиток светлых волос и подумал, что он почти ее любит, но никогда на ней не женится. Просто не сможет переступить через себя. Ведь все, что он успел ей рассказать, было для нее внове. Говорил ли он о египетских пирамидах и фараонах, или древней Греции и Риме, о фильмах, уж какой там Тарковский или Феллини, она и «Чапаева» не видела, о книгах, утрируя, конечно, можно сказать, что и «Букварь» она до конца не дочитала. И он с тоской подумал, что вот три очень не глупые, добрые, надежные и забавные девочки, родились и выросли в самом сердце России, а их ни в школе, ни в семье даже по-русски толком говорить не выучили, кругозор почти на нуле, все их знания – это только то, что было вокруг, то, что они видели и могли потрогать. У Светы и Лены отцы пили по-черному. У Даши – не было вовсе. Вот уехали они из своих деревень и пытаются оторваться от своего мира и встроиться в иной, в его, Валькин мир. А как это сделать? Замуж выйти? Но вот ведь они сами говорят, что ни инженеры молодые, ни студенты не проявляют интереса к ним (разве что к их юным, прекрасным телам).