– Не нужен тебе ключ, мы дверь открытую оставим, – Даша погладила Валькины ребра – мол, не ушибла?

Он тихонько сжал ее ладошку – нет.

Перебросившись этой парой беззвучных фраз, они догнали Светлану, старавшуюся держаться на расстоянии от их рук и, также безмолвно простив ей мелкое хулиганство, вскоре вышли на освещенную асфальтированную дорожку, где девчонки отправили Чибисова обратно к костру.

Народ постепенно расходился. Первыми отправились на покой пары, а «холостяки» остались: допивали «Московское оригинальное», болтали о том о сём. Затем прибрали полянку, потушили костер и тоже отправились спать. У общежития расстались с Каширой, который решил покурить, а заодно встретить Алевтину с автобуса и предупредить ее, что у нее в комнате нашествие коллег по работе. Валька составил ему компанию, а когда Мише подошло время идти на остановку, отправился спать.

Дверь действительно была не заперта. Он вошел и, в свете ночника увидел, что не один в комнате – на своей кровати спала Даша. Стараясь не разбудить ее, он направился к кровати Лены, которая (вы помните) стояла у окна.

Вообще-то расстановка мебели в девичьей комнате отличалась от стандартной. Комнаты были прямоугольные: на одной торцовой стене находилась входная дверь, а на противоположной – окно. Вдоль боковых стен стояли четыре кровати, платяной шкаф и стол с четырьмя стульями: две кровати и шкаф по одной стене, а еще две и стол – по другой. Девчонки же одну кровать убрали вовсе, а еще одну поставили под окно, так что три оставшихся образовали букву «П», а на освободившееся место притащили еще два платяных шкафа.

Валька на цыпочках, стараясь не дышать, не шуршать и не скрипеть половицами, двигался к окну, на ходу стаскивая рубашку. Затем выключил ночник, сел на кровать, снял джинсы и улегся. Они с Дашей лежали головами друг к другу, и Валька вдруг понял, что она не спит. Он почувствовал это и несколько секунд силился понять, откуда эта уверенность: лежала она не шевелясь, глаза закрыты, ресницы не подрагивают, дыхание ровное. Но лицо… Да, лицо… вот оно что: лицо не было расслабленным, как у спящей.

Он тихонько позвал:

– Даша.

Ответа не последовало, но простыни зашуршали, и она, повернувшись на бок, выпростала из-под одеяла руку и протянула ее к Вальке. Он вытянул навстречу свою и их пальцы встретились. От этого прикосновения Чибисова как будто слегка ударило током. По руке, от кисти к локтю, побежали мурашки. И он услышал, как скрипнул ее матрас, вздрогнула рука, а губы еле слышно выдохнули «ах». Если бы только он мог знать, какой силы электрический разряд достался Даше!!!

Их пальцы переплелись и расплелись снова, а затем принялись ласкать друг друга. Она обводила своими каждый его палец по очереди, затем принялась что-то рисовать острыми коготками на ладони, затем повернула его кисть тыльной стороной кверху и стала рисовать уже что-то на ней подушечками пальцев. Тут Валька поймал эти пальчики и принялся гладить, слегка сжимая и отпуская каждый, обводя ноготки и подушечки, трогая каждый сустав, и с трудом подавляя желание пустить в ход язык. Он гладил ее нежную ладошку с мозолями у основания пальцев от черпаков и сковородок, ласкал тыльную сторону, еще более нежную, чем ладонь, и чувствовал, как горячая волна поднимается изнутри и постепенно заполняет его.

Затем их руки, переплетясь и вновь расплетясь, погладили и принялись ласкать запястья друг друга. Он скользил, едва касаясь, самыми кончиками пальцев по впадинке на основании ее ладони и чувствовал, что жар от поднимающейся волны уже заполнил его всего, стало трудно дышать. И он слышал, как ее дыхание становится все более частым и прерывистым. Затем их руки одновременно соскользнули с запястий и двинулись вверх, лаская предплечья. Он почувствовал, что уже не только рука, а все тело покрывается мурашками, ощутил дрожь в нежной ручке, которую легонько сжимал, провел пальцами по самому началу предплечья, перебирая жилки и вены там, где доктора проверяют пульс, ощутил ее пальчики на том же месте своей руки, двинулся было выше… и в это мгновение ее пальцы судорожно сжали его руку и потянули к себе. Волна выплеснулась наружу и швырнула его к ней.

Впоследствии он не мог вспомнить, как оказался на ее кровати. Доля секунды, мгновение, она уже ждала его, распахнув ему навстречу объятия, и как только грудь коснулась груди, руки сомкнулись, прижимая его к себе, так крепко, как хватало сил. А он подхватил ее под лопатки, приподнял плечи и голову и нашел губами ее губы. Мед, нектар, нижняя губа, верхняя и снова нижняя. Влажный, сладкий, до умопомрачения податливый, покорный, увлекающий за собой внутрь язычок лесной зеленоглазой нимфы. Он целовал ее глаза, обводил кончиком языка, словно рисовал, брови, проникал в маленькие ушные раковины, покусывал мочки ушей. А затем, разомкнув объятия, она подтолкнула его вверх и прошептала: «Подними меня». Только тут Валька осознал, что он не лежит, а сидит на ее кровати, наклонившись вперед. Он выпрямился и, потянув к себе за плечи, помог Даше сесть.

Она сложила руки крест-накрест и ухватилась за низ ночной рубашки, заерзала на кровати, пытаясь выдернуть ее из под себя:

– Помоги!

Валька сообразил, какую помощь от него ждут, поцеловал свой любимый завиток у ее виска и вытащил из-под нее подол ночнушки. Ее руки мгновенно взметнулись вверх, зашвырнули рубашку на соседнюю кровать и опустились на Валькины плечи, пытаясь привлечь его к себе. Не тут-то было! Он не собирался упускать такую возможность – полюбоваться на ее обнаженную грудь, а потому, сжав Дашины локти, не позволил прижаться к себе.

В комнате царил полумрак, полной темноты не было – плотные шторы не были задернуты (девчонкам это было ни к чему – они вставали с рассветом). Валька пожалел, что выключил ночник, но и так глаза, привыкшие к темноте, различали малейшие детали. Налюбовавшись вдоволь на круглые холмики с темными верхушками, наклонился и, сжав губами ближайший к нему сосок, потянул его в себя, а когда тот весь оказался во рту, тронул его языком, потом еще, и еще, и еще…

Даша почувствовала, что ее тело превращается в желе. Руки безвольно упали вниз, голова откинулась назад, ноги, вот только что немного согнутые в коленях и крепко сжатые, безвольно разошлись в стороны. Она попробовала сдвинуть их опять или, по крайней мере, выпрямить до конца, но мышцы то ли не хотели двигаться, то ли вовсе отсутствовали, – она не поняла, так что отказалась от этой идеи, тем более что ее повелитель, освободив плененный сосок, тут же взял в плен другой и обошелся с ним уж и вовсе безжалостно.

Наверное, на секунду-другую она просто лишилась чувств, потому что когда вновь ощутила его губы и руки на себе, то уже лежала головой на подушке. Одежды на ней не было никакой (и когда только ее трусики успели отправиться вслед за ночнушкой?), а губы и руки повелителя творили полный разбой. Ее безжалостно целовали, начиная с макушки и кончая шеей, причем так нежно и ласково, что не было никакой возможности вернуться в твердо-упругое состояние из желеподобного. И пока губы и язык этого палача-садиста бесчинствовали на ее лице и шее, его руки теребили груди, гладили плечи, забирались под мышки и ласкали бока и живот. И спасения от всех этих ласк не было никакого – оставалось или умереть, или покориться.