Дальгерт и не пытался. Главное – было знать, что она ошибается. Когда-нибудь, когда тайна перестанет иметь такое значение, он ей об этом скажет. И она не сможет не поверить…

Без каких-либо приключений Даль прошел половину пути до окраины, на которой расположилась лавка Кузнеца.

Эта часть города в давние времена, видимо, была промышленной – остались огрызки кирпичных и бетонных стен, заросшие бурьяном курганы на месте заводских корпусов. Новых домов было мало. Наверное, поэтому Кузнец и выбрал себе такое место для дома. Меньше соседей, меньше возмущения, что шум мешает.

Оставалось дойти всего ничего, меньше половины улицы, как вдруг с каких-то развалин чуть не под ноги Дальгерту скатился знакомый мальчик-пастух.

– Ой, святой отец! Святой отец!.. Это вы…

– Привет, Левик.

– Отец Дальгерт…

Мальчик был бледен, на пыльных щеках виднелись дорожки слез. Он быстро дышал, прерывая слова всхлипами.

– Что у тебя случилось?

– Мой брат… на него напали дикие звери, и теперь… приходил лекарь, сказал, чтоб мы готовились и что нужно звать священника…

Даль нахмурился. Брат пастушка работал у Кузнеца и был одним из тех, кто знал часть правды. Именно он передавал в Убежище сообщения из города. Оставлял их в тайнике, в глубине одного из гротов на берегу реки. Потом кто-то из учеников забирал послания и, если нужно, оставлял другие – с информацией и распоряжениями для тех, кто работает в городе.

То, что говорил мальчик, не было условленным кодом. То ли пацан отчаянно импровизировал, то ли попросту говорил правду, и это грозило большой бедой.

– Пойдем, покажешь дорогу, – сказал Дальгерт.

Мальчик повел его узкой тропкой между развалин. Вдоль тропки наросла крапива. Дальгерту она была не страшна, а вот пастушок, не озаботившийся надеть длинные штаны, то и дело ойкал, получив по ногам колючей плетью.

Они вышли на пустырь, за которым начинался пологий склон, поросший травой. Внизу виднелись сосны и ели, а на середине склона стояла добротная избушка.

Даль раньше никогда здесь не был.

– Мать говорит, он недалеко ходил, носил обед пастухам на Спи-камень. А вечером его эти же пастухи и нашли, когда обратно возвращались…

Дальгерт слушал парня и думал – а не окружен ли уже город? Может, уже и бесполезно что-либо передавать, и в Убежище скоро узнают правду, так сказать, естественным путем? В любом случае, с Кузнецом повидаться нужно. Он мужик мудрый, давно уже связан с Убежищем, может, чего и посоветует. Или найдет другого посланца. Возможно, он знает больше, чем святые отцы.

В сенях было темно. Как во многих старых домах, здесь скопилось много разного хлама, через который приходилось перешагивать очень осторожно, чтобы не оступиться и не упасть. Здесь же хранились хозяйские косы и ухваты. Мальчик открыл низенькую дверь – потянуло съестным, послышались тихие голоса.

– Мам, – позвал парень, – я священника привел!

– Я еще не священник, – поправил Дальгерт. – К сожалению. Ты вот что. Я посижу с твоим братом, Левик. А ты беги в монастырь… я напишу записку, отдашь ее остиарию у ворот. Скажешь, что для отца Никулы. Отец Никула обязательно снарядит с тобой кого-нибудь из священников.

В кухню, просторную комнату сразу за сенями, вышла мать мальчика. Усталая хмурая женщина лет сорока. Равнодушно кивнула Далю, оценивающе посмотрела на своего младшего сына – стоит ли отпускать? Не заблудится ли по дороге? Не пропадет ли?

– Мам, я побегу. Кто еще сходит-то?

– Иди. И да поможет тебе Спаситель…

Что ж. До появления здесь священника из монастыря есть минимум час. Если связной в сознании и может говорить, то нужно выяснить у него все подробности.

– Я покажу, куда идти, – тусклым голосом сказала женщина. – Лекарства ему не помогли, может, хоть ваша молитва поможет…

В комнате, где лежал раненый, было полутемно и душно. Окошко закрыто, шторы задернуты, свечи не горят. Сам парень лежал на высокой старинной кровати с ржавыми железными шарами на спинке и был укрыт одеялом по подбородок.

Голова перевязана, повязка закрывает левый глаз. На правой щеке длинная ссадина. То ли след падения, то ли чьих-то когтей. Парень был в сознании. Единственный глаз настороженно следил за каждым шагом тех, кто находится в комнате.

– Я побуду здесь, – сказал Дальгерт.

Женщина молча кивнула, вышла. Даль подошел к постели.

– Ты…

Из-под одеяла выпросталась рука, но тут же безвольно свесилась. На ней тоже была повязка, и на бинтах – следы свежей крови.

– Да, я. Тихо.

– Предупреди своих, – заторопился раненый. – Предупреди… надо, чтобы кто-то сходил…

– Кто на тебя напал?

– Собаки… стая. Я не мог отбиться… их нельзя убить… страшно…

Даль пресек попытку раненого оторвать голову от подушки. Тот пожаловался:

– Больно…

– Лежи, не двигайся. Когда это случилось? Ты шел обратно?

– Я нес письма… тебе был пакет… они не лают, Даль. Они нападают сразу… и они не дышат. Они мертвые…

Внезапно он схватил Дальгерта за руку.

– Я не брежу! У них стальные зубы и щитки на груди… и на лбу…

– Я знаю. Спокойно! Тебе нельзя так…

– Мне все можно, я скоро умру.

– Откуда ты знаешь?

– Подними одеяло и посмотри, что там… от меня осталось. Лекарь… снял боль, но сказал, что ненадолго. Сказал, что у меня мало времени…

Парень зажмурился и несколько минут лежал так, тяжело дыша.

– Я думаю, тот лекарь – он не простой. Он маг… иначе я бы… не смог с тобой говорить. Уже. Плохо видно. Ты здесь?

– Да.

– Не уходи.

– Я останусь. Скоро придет священник. Говоришь, был мне пакет…

Раненый поморщился:

– Не надо. Я не хочу. Останься ты.

– Я здесь.

– Хорошо.

Подумал и добавил:

– Если потеряю сознание и буду бредить… я могу тебя выдать.

Может выдать, это правда. Даже не в бреду. Если священник спросит на исповеди…

– Знаю.

– Не жалей.

– Мне нужно письмо. Ты сказал, что нес письмо.

– Было… оно там, наверное. У Спи-камня. Я не помню, как меня нашли. Темно…

Дальгерт спросил:

– Окошко открыть? Здесь душно.

– Открой…

Помолчали. Раненый кусал губы, сглатывал. Глаза его были прикрыты. Дальгерт подумал, что он уже без сознания. Но нет.

– Даль, не надо ждать… ты же понимаешь… я все равно умру.