Во время бойкота давление на Кинга увеличилось, под угрозой находились и его авторитет руководителя, и сама жизнь. Это давление было особенно тяжелым, так как Кинг стал участником бойкота, можно сказать, по случайности. Напряжение достигло кульминации 27 января 1956 года, в ночь после того как Кинг был выпущен из тюрьмы, куда он попал за участие в организованном нападении на полицейских. Он вернулся домой, когда жена и дочь уже легли спать, и понял, что пришло время понять свои цели. Сидя в одиночестве на кухне с чашкой кофе в руках, Кинг молился и напряженно думал. Он уединился, чтобы понять свои обязанности, — и здесь же, на кухне, нашел ответ, который придал ему уверенности в своих силах:

Биограф Дэвид Гэрроу позже описал это событие как «самую значимую ночь в жизни Кинга».

* * *

Конечно, Эрвин и Кифледж не первые, кто отметил важность уединения. Его преимущества были известны по крайней мере со времен эпохи Просвещения[16]. Блез Паскаль изрек во второй половине XVII века: «Все проблемы человечества проистекают из неспособности человека тихо посидеть в комнате наедине с собой». Полстолетия спустя по другую сторону океана Бенджамин Франклин отметил в своем дневнике: «Я прочитал множество прекрасных книг об уединении… Я понял, что оно приятно освежает перегруженное сознание»[17],.

Ученые осознали важность уединения позже. В 1988 году известный английский психиатр Энтони Сторр помог исправить это упущение с помощью своей выдающейся книги Solitude: A Return to the Self («Одиночество: Возвращение к себе»). Как отметил Сторр, в 1980-х годах психоаналитики помешались на значении интимных личных отношений, считая их самым важным источником человеческого счастья. Но историческое исследование Сторра не поддерживало это мнение. Его книга начинается с цитаты Эдварда Гиббона[18]: «Разговор обогащает понимание, но одиночество становится школой гениев». Затем Сторр смело написал: «Гиббон абсолютно прав».

Эдвард Гиббон жил в уединении. Он оставил после себя значимые исследования и казался абсолютно счастливым человеком. Сторр отметил, что необходимость проводить много времени в одиночестве свойственна «многим поэтам, писателям и композиторам». Он упомянул Декарта, Ньютона, Локка, Паскаля, Спинозу, Канта, Лейбница, Ницше, Кьеркегора и Витгенштейна в качестве примеров людей, не имевших семей или близких отношений, но сумевших прожить выдающиеся жизни. Сторр пришел к выводу, что считать личные отношения основой счастливой жизни ошибочно. Одиночество тоже может стать источником радости и продуктивности.

Сложно проигнорировать тот факт, что весь список выдающихся людей Сторра, как и многие другие приведенные выше исторические примеры, сосредотачивается лишь на мужском опыте. Как утверждала Вирджиния Вулф в своем феминистском манифесте 1929 года A Room of One’s Own («Своя комната»), такой дисбаланс не удивителен. Вулф согласилась бы с выводом Сторра о том, что уединение — необходимое условие для придумывания оригинальных и творческих идей, но добавила бы, что женщины практически не могли иметь ни символических, ни тем более настоящих «своих» комнат, в которых можно остаться наедине с собой. Другими словами, Вулф считала одиночество не просто приятным времяпровождением, но формой освобождения от угнетения мысли, которое появляется в результате отсутствия возможности уединения.

Во времена Вулф в патриархальном обществе женщины не могли достичь такого освобождения. В наше время преграда другая: мы сами становимся собственными «угнетателями», отдавая предпочтение цифровым развлечениям. Над этой темой задумался канадский общественный критик Майкл Харрис, выпустивший книгу Solitude («Одиночество») в 2017 году. В ней Харрис выражает беспокойство тем, что новые технологии играют важную роль в создании культуры, которая недооценивает значение времени, проводимого наедине со своими мыслями, и отмечает, что «мы находимся в опасной ситуации, когда этот ресурс ставится под атаку». Его анализ литературы на данную тему сводится к трем основным преимуществам одиночества: «новые идеи; понимание себя; ощущение близости с другими людьми».

Мы уже обсудили первые два преимущества из этого списка, но последнее кажется странным и потому должно быть разъяснено. Полностью его значение для читателей прояснится позже, когда мы начнем исследовать взаимодействие одиночества и преимуществ общения. В немного экстравагантной манере Харрис утверждает, что «способность проводить время в одиночестве… совсем не предполагает отказа от близких связей», а лишь усиливает их. Он утверждает, что, спокойно переживая разлуку, вы начинаете больше ценить моменты общения. Харрис не первый, кто подметил эту связь. Поэтесса и писательница Мэй Сартон размышляла над странностью этого утверждения в своем дневнике от 1972 года. Она писала:

Уэнделл Берри выразил ту же идею в более сжатом виде, когда написал: «Мы вступаем в уединение, в котором перестаем быть одинокими».

* * *

Примеров, схожих с приведенными ранее, при желании можно указать гораздо больше. Они ясно иллюстрируют один и тот же факт: регулярные периоды уединения, смешанные с природной тягой людей к общению, необходимы для нашего процветания. Сегодня, как никогда раньше, нам необходимо осознать, что впервые в истории человечества одиночество начинает медленно исчезать.

Беспокойство по поводу того, что современная жизнь не поощряет уединения, не ново. В 1980-х годах Энтони Сторр жаловался, что «в современной западной культуре все сложнее достичь состояния уединения». Он упомянул фоновую музыку в общественных местах и недавнее изобретение «телефонов для автомобилей» в качестве последних свидетельств посягательства шума на каждый аспект наших жизней. Более чем столетием ранее Торо проявил то же беспокойство, утверждая в «Уолдене»: «Мы очень спешим с сооружением магнитного телеграфа между штатами Мэн и Техас; ну а что, если Мэну и Техасу нечего сообщать друг другу?»[19],. Необходимо задаться вопросом, представляет ли современность новую угрозу уединению, давящую на нас сильнее, чем на всех тех, кто был обеспокоен этой проблемой в прошлом? Я считаю, что ответ на этот вопрос утвердителен.