– Мартин, – послышался над головой едва различимый выдох.

– А, слышите… Я бы мог вас убить и тем облегчить страдания. Но я этого не сделаю. Ведь никто из вас не любил Мартина. Никто не дал куска мяса и не налил кружку пива. И мне вас не за что любить. Я вас ненавижу, как ненавижу свое больное тело…

– Мартин, – опять послышался слабый голос. – Это я, Обер…

– Ах, это ты, мой дорогой друг Обер, – вдруг развеселился Мартин. – Это ты по-дружески выбил мне зуб. Помнишь? А теперь до смерти не забудешь… Где твоя правая рука?

Мартин вытащил кинжал и с трудом разрезал веревку на руке. Затем он просунул окровавленную конечность между спицами и, схватившись за нее обеими руками, потянул на себя.

Несчастный Обер вскрикнул и впал в беспамятство. И это спасло его от муки, которая сопровождает разрыв мышц и кожи. А уже раздробленные кости были не помехой тому, чтобы рука отделилась от локтевого сустава.

Мартин долго смотрел на руку, удивившись, что так легко удалось оторвать ее. Затем он бросил конечность к столбу и, не оборачиваясь, поплелся в темноту.

* * *

Весь путь до послеобеденного солнца Эльва смотрела на то, что можно было разглядеть в маленькое окошко повозки. Она не выражала неудовольствия, но на все попытки отца разговорить ее отвечала однозначно или просто кивала ему. Наконец Венцель Марцел умолк и предался по своему обыкновению мысленным рассуждениям.

И все же он правильно поступил, взяв с собой дочь. Да, он оторвал ее от привычного времяпрепровождения. Всех этих вышиваний, шитья, чтения светских и религиозных книг. В конце концов, его дочь должна увидеть мир. Она должна увидеть города, перед которыми Витинбург был просто городишком. Ведь она не простая горожанка, родители которой не могут позволить дочери удалиться более чем на полмили от городских ворот, и то в сопровождении подруг. Она – дочь главного бюргера, великого и достойного человека.

Едва странствующие монахи принесли весть о том, что епископ Мюнстерский скорее мертв, чем жив, Венцель Марцел решил навестить умирающего. Вначале он поблагодарит епископа за помощь в освобождении города от проклятых разбойников, которую тот оказал пять месяцев назад. Затем преподнесет в подарок редкую шелковую византийскую ткань, на которой искусно вышито изображение Божьей Матери. Мало того, контур лица Богородицы вышит серебряной нитью, а ее святой нимб – золотой. Грудь ее украшает нитка настоящего восточного жемчуга.

И пусть над вышивкой трудились три вышивальщицы, самые главные стежки были сделаны рукой его дочери. И бюргермейстер представит епископу единственную столь искусную рукодельницу. Старик наверняка удивится ее мастерству и чудесной красоте. И уж тогда можно выложить свою просьбу. И, пожалуй, не одну.

А еще хорошо, что Эльва увидит прекрасный город Мюнстер, его Ратушу, соборы, площади и монастыри.

Может так случиться, что увидят и ее. И не просто увидят, но и предложат руку и сердце. Ведь многие молодые и знатные господа прибудут в Мюнстер, чтобы поделить наследство старика. А как же иначе? Старость погибает, на ее трухе расцветает новая жизнь.

Дай-то Бог, чтобы Эльва нашла свою любовь в этом городе. Это будет прекрасно. А иначе (и не приведи Господи!) придется осматриваться в собственном Витинбурге. Хотя… Местные женихи будут из уважения к бюргермейстеру держать язык за зубами. И не поползут по округе липкие слухи о чистоте и непорочности дочери Венцеля Марцела. Да, дорого далось бюргермейстеру благополучие родного города. И не на эту ли жертву намекал старый епископ? К тому же и Эльва вот уже сколько месяцев избегает разговора с отцом. Может, найдется справедливое копье, что пронзит насквозь рыцаря фон Бирка.

Но все будет хорошо. У него всегда все будет хорошо. Жаль только, что десять лет назад умерла его дорогая жена Гертруда. Она во всем его поддерживала. Но он найдет дочери достойного и любящего мужа. И, конечно же, увидит собственных внуков.

С этой сладкой мыслью Венцель Марцел и задремал, несмотря на тряскость лесной дороги.

– А я тебе говорю, правая хромает…

Бюргермейстер приоткрыл глаза.

– Ну, хромает и хромает, – лениво ответил возничий.

– Покалечишь лошадь – господин бюргермейстер с тебя шкуру сдерет, – злорадно сказал стражник.

– Ну, сдерет и сдерет…

– А ну стой! – заорал Венцель Марцел, испугав дочь.

И возничий, и двое стражников на низкорослых конях испуганно уставились на протискивающееся в дверцу повозки грузное тело бюргермейстера.

Угрожающе взглянув на возничего, Венцель Марцел подошел к стоявшей справа лошади и поднял бабку передней ноги. В копыте, потерявшей подкову, застрял маленький острый камешек.

Схватив возничего за грудь, бюргермейстер бросил его на землю и, прижав ногой, заорал:

– Ты, свиной выводок, куда смотрели твои собачьи глаза? Где подкова? Ты знаешь, сколько стоит это железо? Ищи и без подковы не возвращайся!

Дав ногой под зад вставшему на четвереньки возничему, Венцель Марцел грозно взглянул на стражников. Те, тронув коней, согнулись, затаившись за крытой повозкой.

– Хоть у сатаны в глотке, но найди мою подкову! – закричал вслед убегающему слуге бюргемейстер и потряс кулаком.

Прошло несколько часов. Солнце спряталось за угрюмые сосны. Уставшие за день птицы стали моститься в гнездах.

Венцель Марцел, перекатывая в пальцах злополучный камешек, уже жалел о своем непомерном гневе. Лес и его тропы всегда таили опасность. И он уже с тревогой посматривал на дорогу и обступившие ее деревья. Но все обошлось.

– Нашел, нашел! – Радости бегущего к повозке возничего не было предела. Он высоко держал над головой найденную подкову и улыбался во весь рот, показывая четыре зуба. – Дважды возвращался. А она у куста оказалась…

– Ладно, – неожиданно спокойно произнес Венцель Марцел. – Через две мили будет селение. Должен ведь кто-то там уметь подковывать лошадей. Трогай…

Селение, находившееся в полсотне шагов от дороги, было достаточно большим. Более тридцати домов. Все постройки были деревянными, с низкой посадкой. Почти на всех домах крыши были покрыты свежей соломой. Значит, эту зиму селение, скорее всего, голодало и прошлогодняя солома пошла на корм скоту и людям. Хотя крупного скота Венцель Марцел не приметил, но слышал блеяние коз и видел сидящих на жердинах полусонных кур.

А еще бюргермейстер обратил внимание на несколько огромных дубов при въезде в селение. Так что голод вряд ли здесь был лютым. Ведь из желудей получается хороший хлеб, особенно если в него добавить немного ячменя или овса. Таким хлебом питался и его отец, и сам Венцель Марцел. Да что он. Несколько десятилетий назад этот хлеб был привычен и знатным баронам, и графам. А уж для дедов и прадедов желуди были одним из основных продуктов питания.

Приказав возничему остановиться у самого большого дома, Венцель Марцел помог дочери выйти из повозки и, прошагав мимо стоящего на пороге хозяина, вошел внутрь.