Лиз сдержала дрожь. Тропфман не ошибался. «А если не все пираты обычные мародеры? Если…»

— Брось, Лиззи… — повторил толстяк заплетающимся языком. — Гнилое это дело, опасное. Батальон водолазов готов к подрывной деятельности по приказу муниципалитета, так что держи ухо востро. Всякое может вскоре случиться. Твоих приятелей Дэвида и Ната я знаю: подонки. А о том отродье ирландце мне ничего не известно. Больше сумасброд, чем злыдень, вероятно, но другие…

Лиз задумчиво проводила краем стакана по губе. Кислота лимона щипала потрескавшуюся поверхность. Посреди бутика пудель яростно кидался на тюбик зубной пасты, словно мстя за чистку зубов, от которой затвердели шерстинки вокруг его пасти.

— Зубной камень — враг зубов! — наставительно промычал опьяневший Тропфман.

— Значит, мне не солгали, — тихо сказала девушка, — значит, вполне возможно, что под метро есть склад боевого газа. Произошло что-то, отчего взорвалось несколько емкостей. Газ просочился в туннели и убил скучившихся в поездах пассажиров. А затем вода реки все затопила… Ты согласен с этим?

Тропфман поднял плохо слушающийся его палец.

— Скажу только одно, — заикаясь, произнес он, близкий к тому, чтобы отключиться, — зубной камень — враг зубов!

Поникнув, Лиз вздохнула. Электрофон щелчком остановил кружение пластинки. Рычажок с адаптером поднялся и вошел в свое гнездо. Девушка поставила стакан на прилавок. Тропфман спал, уткнувшись подбородком в грудь (или старательно притворялся спящим). Пудель перестал рвать тюбик. Поняв, что больше ничего не вытянет из бывшего полицейского, Лиз решила отступиться. Переступив порог, она прикрыла за собой застекленную дверь, чтобы собака не сбежала. Когда она выходила из торговой галереи, по авеню Санкт-Маркус поднимался трамвай.

На задней площадке стояла Грета Ландброке в сером непромокаемом плаще. Глаза ее скользнули по Лиз, но будто не увидели девушку. И тем не менее та была уверена, что служащая департамента переписи хорошо узнала ее, и это вселило в Лиз тревогу.

Она уже сожалела, что поддалась порыву, толкнувшему ее к Тропфману. Можно ли доверять алкоголику?

Усталая, в плохом настроении, она пошла домой.

Повинуясь безрассудному порыву, Лиз решила в ближайший уик-энд навестить свою семью вместе с Гудрун.

Идея сама по себе была, несомненно, плоха, однако смутное чувство необходимости побуждало ее к этому.

К большому удивлению Лиз, молодая маргиналка охотно приняла приглашение. Итак, в субботу утром, на рассвете, они пустились в путь. По этому случаю Лиз вывела из гаража старенькую «БМВ», повидавшую уже нескольких владельцев. Она пользовалась ею крайне редко.

— Я думала, ты откажешься, — заметила Лиз, как только они выехали на автостраду.

— Почему? — отозвалась Гудрун. — Для меня — это словно поездка в парк с аттракционами. Наша столько рассказывала мне обо всем… чердак, статуи в парке… Ну прямо семейный Диснейленд… Все это приводило ее в восторг.

— Она никогда не приглашала тебя туда?

— Нет, у нее было одно желание: порвать с родителями. Ей хотелось жить вольной птичкой… Наша не раз повторяла это. Дочь богачей, она воображала себя несчастной. Когда у нее не было настоящих проблем, она выдумывала их. Наша обожала плакаться, глядя на свой пупок.

Лиз судорожно сжала пальцы на руле.

— Мы никогда не были богаты, — возразила она. Гудрун издала губами непристойный звук.

— А для меня, уличной, вы были супербуржуи, да! Я очень любила Наша, но, по правде говоря, она на 99 процентов была непокорной, на 1 процент — неотразимой. Не умри Наша, думаю, мне удалось бы исправить ее.

— А что ты с ней делала?

— Я купила ее, как покупают маленькую фарфоровую фигурку, потому что она красивая, дорогая и хрупкая. Она может легко разбиться; а еще с нее постоянно надо стирать пыль. В моей семье из всех безделушек были только пепельницы со старыми окурками, поняла? Наша — это мой собственный предмет роскоши.

— Что она находила в тебе?

Гудрун рассмеялась:

— Во мне есть все, кроме серьезности. Я — твоя оборотная сторона. И это ей нравилось, черт побери! Ты еще не поняла, что она боялась тебя? Ты все за нее решала, командовала… Из-за тебя от нее убегали друзья.

Лиз стиснула зубы.

«Перестань подражать Эстер Крауц, — сказала она себе. — Не старайся ничего выведать. Это бесполезно.

Гудрун узнала лишь одну грань Наша, а ведь у нее были и другие…»

Следующие десять километров Лиз молчала, обдумывая вопрос, готовый сорваться с губ: «Вы спали вместе?»

Она уже сожалела, что затеяла это безрассудное предприятие. Но надеялась воспользоваться этой вылазкой, чтобы с пристрастием допросить свою попутчицу, выбить наконец сведения, которых ей так не хватало.

— Перестань мучить себя, — вздохнула Гудрун. — Наша умерла вовремя. У нее не было никакого таланта — ни певицы, ни музыкантши. Эта девчонка была как пластилин для лепки. Она все равно досталась бы какому-нибудь подонку, делающему порнофильмы или что-то вроде этого. Дочери богачей не приспособлены к нравам улицы. Они считают себя умными, потому что учились, а на самом деле они развратнее проституток! Знаю я многих шлюх, окончивших университет. И тебе известно, что я ничего не выдумываю. История с метро… спасла ее, быть может, от более унизительной участи… Я часто говорю себе: по крайней мере она умерла чистой. Напрасно ты забиваешь себе голову, я не запачкала ее. В этом я уверена.

До конца поездки они больше не вымолвили ни слова. Лиз не была в Ольденбурге более шести месяцев. Она сократила свои визиты, поняв, что ее вторжения отвлекали родителей от их милых привычек. Несколько раз у Лиз возникало впечатление, что мать с нетерпением ждет ее отъезда, желая продолжить невольно прерванную деятельность.

— Мой отец болен, — сообщила она, увидев в конце дороги крышу большого обветшалого дома. — Вот уже три года он теряет память. Не удивляйся, если слова его будут бессвязны или он примет тебя за кого-то другого.

Решетчатые ворота парка были открыты настежь. Не в знак гостеприимства, а просто из-за плохого состояния они вообще не закрывались. Въезжая в аллею, Лиз невольно взглянула в сторону мрачной статуи, различимой сегодня под накидкой из плюща и дикорастущей травы. «Великому Ханафоссе перерезает горло неизвестный убийца… Разрезанное горло, поднятая рука с бритвой…»

Гудрун смотрела в ту же сторону.

«Надо же, это странно, — подумала Лиз, — откуда ей известно, что статуи скрываются за этой растительностью? Значит, Наша ей все рассказала?»

Лиз преодолела вспышку ревности. Наша никогда не была разговорчивой с сестрой, и Лиз претило, что та пространно изливала чувства и душу кому-то другому.